Эти слова Михалкову и Эль-Регистану в последующие две недели пришлось слышать еще много раз.

Тем временем Молотов, который, как всегда, был чем-то недоволен, предложил собственные изменения:

– Вы должны добавить кое-какие мысли о мире. Не знаю где, но это необходимо сделать.

– Мы выделим вам комнату, – сказал Ворошилов и приказал помощнику: – Комната должна быть теплой. Напоите их чаем, чтобы они не начали пить что-нибудь более крепкое! И не отпускайте, пока не закончат.

Поэты просидели над текстом четыре часа.

– Нам нужно еще поработать вечером, – наконец объявил Михалков.

– Мы не можем ждать, – резко ответил Вячеслав Молотов.

Уходя, поэты услышали, как он приказал: «Отнесите это Сталину».

Без четверти двенадцать Сталин атаковал новый вариант, вооружившись красным карандашом. Он отправил переделанный текст Молотову и Ворошилову с пометкой: «Посмотрите на это. Согласны?»

26 октября Климент Ворошилов терпеливо прослушал тридцать вариантов гимна в Большом Бетховенском зале. Неожиданно появился Сталин. С его приходом все пошло значительно быстрее. На этом удивительном совещании Сталин, Ворошилов и Берия обсуждали музыку с Шостаковичем и Прокофьевым. Потом пришли Михалков и Эль-Регистан.

Сталин был в новой маршальской форме. Вождь, как всегда, ходил по проходу и вносил предложения. Потом он пришел к выводу, что без оркестра выбрать трудно. В конце концов он дал еще пять дней на подготовку дополнительных вариантов гимна, после чего попрощался и удалился.

В три часа ночи поэтов разбудил Александр Поскребышев. С ними хотел переговорить сам Сталин. Иосиф Виссарионович считал себя, конечно, и самым лучшим поэтом. Он сказал, что сейчас текст ему нравится, но добавил, что он слишком неяркий и короткий. Сталин попросил добавить еще куплет. В нем должна прославляться Красная армия, «разгромившая фашистские орды».

30 октября Сталин отметил большим банкетом соглашение о проведении конференции союзников. Потом вернулся к музыке. В 9 часов утра 1 ноября в сопровождении Молотова, Берии и Ворошилова Иосиф Виссарионович вновь появился в Бетховенском зале. За четыре часа они прослушали сорок вариантов гимнов.

За ужином в тот же вечер руководители наконец сделали выбор. Ночью Климент Ефремович позвонил Михалкову и Эль-Регистану и сообщил, что им понравилась музыка Александрова. Затем он передал трубку Сталину, который никак не мог успокоить редакторский зуд.

– Можете оставить сами стихи, но перепишите припевы, – потребовал вождь.

Поэты проработали всю ночь. Ворошилов отправил очередной вариант текста Сталину. Вождь наконец остался доволен. Он пригласил Михалкова и Эль-Регистана в Кунцево и устроил в честь окончания работы большой пир, на котором играл роль веселого дядюшки.

Генеральная репетиция состоялась на следующий день в девять часов вечера. В Кремль приехали композиторы и поэты. Берия, Ворошилов и Маленков сидели за столом. Сталин пожал всем руки, что делал только в особо торжественных случаях. Всем стало ясно, что выиграна очередная битва. Новый государственный гимн готов.

– Как дела? – дружелюбно поинтересовался вождь и тут же перешел от любезностей к делу.

В последний момент он решил внести новые изменения. Поэты помчались работать.

– Все в порядке! – громко произнес через какое-то время Берия. – Сделано!

Сталин был в восторге. Новый государственный гимн Советского Союза, с энтузиазмом говорил он, «прокатывается по небесам, как безграничная волна». Вождь приехал на его первое исполнение в Большом театре, чтобы похвалить поэтов и композиторов. Их пригласили в правительственную ложу, а потом в соседнюю комнату, где был накрыт ужин. Когда Михалков и Эль-Регистан осушили бокалы с водкой, Сталин добродушно пошутил:

– Зачем вы пьете? С вами будет неинтересно говорить!

Ликование охватило всю страну. Новый гимн впервые прозвучал на торжественном заседании 7 ноября, которое проводил Вячеслав Молотов. Это было незабываемое событие. Советская элита в тот день окончательно выползла из страшных тридцатых и военных поражений начала сороковых. «Публика сверкала драгоценностями, мехами, золотыми галунами и звездами, – отмечал британский журналист Александр Верт. – В празднике присутствовало что-то от той дикой и неукротимой экстравагантности, которая обычно ассоциируется с дореволюционной Москвой».

Настроения правителей огромной империи победили былую большевистскую суровость и строгость. Молотов щеголял в новой форме дипломата. Черный дипломатический костюм был обильно украшен золотым шитьем. На поясе висел небольшой кортик. Американский дипломат Чип Болен, глядя на советского наркоминдела, не мог прогнать мысль, что его костюм очень похож на мундир эсэсовца.

Молотов, Вышинский и старый друг Сталина, Серго Кавтарадзе, встречали гостей у входа. Кавтарадзе привел на прием красавицу дочь Майю. Сейчас «пионерке Майе» было уже восемнадцать. На ней было длинное падающее свободными складками бальное платье. В то время этот фасон был в моде. Андрей Вышинский заметил красивую девушку. Он протолкался через толпу и попросил ее исполнить с ним первый танец.

Молотов в тот вечер был очень весел. Он много пил и постепенно сильно опьянел. Слегка пошатываясь, нарком подошел к дочери Гарримана, Кэтлин, и, заикаясь, сказал, что она одна не похвалила его блестящий костюм. Неужели он ей не нравится? Затем члены политбюро, словно сговорившись, попытались напоить американского посла до такого же состояния, какими были сами. Анастас Микоян славился умением пить. Сейчас он, по словам Кэтлин Гарриман, обрабатывал ее отца вместе с Щербаковым, который к тому времени находился на последней стадии хронического алкоголизма.

Молотов еще держался на ногах, а вот Кларк Керр, не привыкший к подобным обильным возлияниям, упал лицом прямо на стол, уставленный бутылками и бокалами, и поранил лоб. Майя Кавтарадзе заметила американского генерала, который приехал на прием с двумя проститутками. Через какое-то время она обратила внимание на то, что все руководители исчезли, и отправилась на поиски своего отца. Она нашла его в красном зале для особо важных персон. Веселье было в самом разгаре. Улыбающийся Анастас Микоян исполнял какую-то песню сидевшей на его колене женщине явно сомнительного поведения.

На следующий день пришла телеграмма из Вашингтона. Рузвельт согласился встретиться в Тегеране через двадцать дней. «Весь мир будет следить за встречей нашей тройки…» – написал он Сталину.

26 ноября 1943 года генерал-полковник Голованов, которому предстояло быть личным сталинским летчиком, приехал в Кунцево. Отсюда должен был начаться долгий путь в Персию. На даче стоял крик. Сталин решил задать Берии хорошую трепку. За разносом спокойно наблюдал присевший на подоконник Вячеслав Молотов. Лаврентий Павлович с несчастным видом сидел в кресле. Его уши сильно покраснели. Сталин грозно глядел на главного чекиста.