— Азеры — противные, — возразила ей подруга.

— Ну, на худой конец армян можно цеплять, — согласилась Наташка, — они тоже бабки имеют. Правда, у них сейчас там Карабах какой-то, а так все путем. Они даже поспокойнее грузин. Грузины напоследок обязательно передерутся, что-нибудь сотворят, а армяне нет, культурный народ. У них, в Армении ихней, всюду камни, камни, камни — ужас! Я была там. Всю дорогу по развалинам возили — там остатки храма, тут остатки храма, я даже ногу подвернула… И на хрена столько храмов?

— А я их особо не различаю: грузины ли, армяне — все едино, — махнула рукой Машка.

Тут явился Сатана и почти силой перетащил их за свой стол, где Нугзар с Лялечкой беседовали о Петре Первом.

Вечер шел к развязке. В ресторане началась та истошная и надрывная гулянка, которая обычно предшествует закрытию. Уставшие эвенки собирали по залу свой скарб. Медвежонок, оглушенный шумом и дымом, дремал у эстрады. Официанты спешили успеть взять спиртное, пока буфетчик не закрыл свой железный занавес — потом уже все, хана, водка только за доллары в вестибюле.

Сатана сорвал пробку:

— Сто грамм за прекрасных дам! — И галантно чокнулся со всеми.

Вокруг сновали танцовщицы. Они были похожи на куколок — маленькие, розовенькие, с точеными ножками и ручками. Мимо Нугзара прошмыгнула одна. Ему показалось, что именно она пыталась сесть ему на колени. Он свистом стал подзывать ее, как болонку, но девчушка скорчила недовольную рожицу и погрозила ему пальчиком. Она понравилась Нугзару своим кукольным изяществом, и он посетовал про себя, что у него никогда не было ни китаянки, ни японки, и стал опять манить ее, но она с презрительным фырком исчезла за перегородкой.

Лялечка, не отрываясь, смотрела на приосанившегося Сатану. Тот, держа в мощной лапе фужер, полный коньяка, перешел на традиционные тосты. Вообще он всегда пил только так: водку — чайными стаканами, вино — пивными кружками, а коньяк — фужерами. Нугзар с интересом наблюдал за тем, как Лялечка, влюблено глядя на Сатану, подавала ему спички, когда он хотел прикурить (а курил он беспрерывно), придвигала ему еду, чтобы он закусывал, вытирала ему пот со лба, когда он вливал в себя очередной фужер, разворачивала салфетки, когда у него с бутербродов летела на пол буженина и брызгала икра. Сатана явно произвел на нее впечатление.

— Сатана, — сказал ему Нугзар тихо. — Пожалей сегодня эту девочку. Посмотри, как она на тебя смотрит! Она же влюблена в тебя!

— Разве я собираюсь ее обижать? — удивился Сатана.

— Видно, что она недавно на промысле…

— Ну и что? Она мне очень даже нравится. Я сделаю ей приятно, вот и все. И еще дам денег. Она должна быть рада. Что тут плохого?

Наташка и Машка внимательно слушали непонятную для них речь, пытаясь уловить, не завязывается ли тут какая-нибудь перепалка. Когда имеешь дело с кавказцами, надо держать ухо востро. Они вспыхивают по любому поводу, например, из-за того, кто с кем раньше переспит. Ну, какая разница? Все со всеми переспят! Так нет же, обязательно надо подраться!

А Нугзар и Сатана продолжали:

— Тебе не бывает жалко их? Ты мучаешь их, делаешь им больно, — говорил Нугзар.

— Они только этого и хотят, всю жизнь об этом мечтают. Шведка так и сказала, что всю жизнь мечтала, чтобы ее как следует ремнем отпороли и в задницу трахнули…

— На каком языке, интересно, она тебе открыла это?..

— Руками показала, на каком!..

— Значит, ты уверен, что любой женщине всегда приятно быть с тобой? — удивился Нугзар.

— Конечно, а чего им неприятно? Я еще не встречал такой, — бесхитростно объяснил Сатана, проводя пальцами по напомаженной Лялечкиной щеке, отчего ресницы у Лялечки закрылись сами собой, и она вздохнула глубоко, как под гипнозом.

Выяснилось, что кончился коньяк. Сатана что-то рявкнул официанту, который крутился возле стола, ожидая приятного момента расчета. Но буфет был уже на запоре.

Тогда Сатана подозвал томного кудрявого валютного официанта в вышитой толстовке, который торчал со своей тележкой у выхода. Кинул доллары, взял две бутылки коньяка и пару блоков «Мальборо».

— Это уже много! — официант попытался задержать рукой второй блок, на что Сатана вскинулся:

— Ты чё, козлина, лапы распускаешь?

— Не связывайся! — блеснул глазами Нугзар и кинул еще денег. — Этого хватит?

— Вот сейчас в самый раз! — удовлетворенно произнес официант.

— Ну, все, Лялечка, бери своих подруг, продолжим в номере, — сказал Нугзар. — Вы идите с Сатаной, а я расплачусь… с кем следует…

Лялечка сделала подругам знак. Те, быстро собрав со стола в сумки все, что можно унести, отправились за Сатаной, а Нугзар расплатился и вышел в холл. Валютный официант со своей тележкой курил возле туалетов.

Нугзар постоял, подождал. Улучив минуту, когда холл опустел, он быстро оказался лицом к лицу с официантом и резко втолкнул его в туалет.

— В чем дело, граж… — попытался произнести тот, но на него обрушилась такая тяжелая пощечина, что он согнулся пополам.

— Ты что себе позволяешь, гнида? Перед бабами позоришь, из рук сигареты тянешь? — бил его Нугзар. — Разве тебя не учили быть вежливым с клиентами, скотина?!

Официант попытался закрыть голову руками. Тогда Нугзар крепко схватил его за кудри и пару раз ткнул лицом в писсуар:

— Знай свое место, ублюдок!

Зашвырнув избитого официанта в кабинку и заперев дверцу, он исчез в одном из лифтов.

Художник, вернувшись утром с какой-то попойки, нашел дверь мастерской взломанной, а внутри все перевернутым и перебитым. Начал звонить приятелям, но никого не застал — откликнулся только Тугуши, скучавший у себя в кабинете. И приехал через полчаса, столкнувшись во дворе с Анкой, которая, еле волоча ноги, тащилась к Художнику в поисках какой-нибудь отравы.

Втроем они стали осматривать погром и постепенно пришли к выводу, что кто-то вломился в мастерскую — очевидно, в поисках ангидрида или хаты — и в припадке неистовства изрезал ножом картины, перебил посуду и сломал нарды.

Художник, со слезами на глазах, ошарашено смотрел вокруг. Анка и Тугуши убирали обломки и осколки, подавленно переговариваясь и пытаясь понять, кто это сделал.

— Подонки, скоты! — ругался Тугуши. — Ну, вошли, ну, укололись, но зачем гадить, картины резать, посуду бить?

— Может быть, кто-нибудь из твоих художников? Из зависти? — предполагала Анка, которая была уверена, что Художник — непревзойденный мастер. — В принципе, зачем морфинистам лишний шум? Они бы укололись, и все!

Когда за диваном обнаружились женские трусики и обгоревший лифчик, а под диваном — пустые бутылки из-под водки, картина стала яснее — дикая пьянка с бабами, которых, очевидно, было некуда вести. Будь Художник в мастерской — и ему бы перепало. А теперь…