Я заливаюсь краской с ног до головы. Я стыжусь этого постороннего мужчины в форме. Из-за тебя он видел меня без сознания в моих лиловых трусах. Из-за тебя он потом увидит и кое-то похуже. Пытаюсь успокоиться: остальные снимки он посмотрит после; он не станет дальше мучить меня, разглядывая их у меня на глазах.

Отпиваю глоток воды.

– Я верю, что вы не хотели в этом участвовать, – говорит детектив Хьюз. – Правда, по прошествии стольких месяцев доказать мало что удастся. Однако независимо от того, хотели ли вы, чтобы он вас фотографировал, или нет, в данный момент вам эти снимки неприятны. И вы ясно дали это понять. Вот что для нас сейчас важно.

Он говорит, что должен отлучиться минут на десять, и забирает с собой бессловесного молодого полицейского. Надо позвонить в суд. Предупредить их, что я опоздаю. Сочиняю в трубку, что задерживаюсь по семейным обстоятельствам. Обещаю приехать как только смогу. Готовлюсь услышать, что меня выгоняют; но на том конце провода отвечают вежливо и сочувственно.

Детектив возвращается с принадлежностями для регистрации и упаковки вещдоков – в компании того же полицейского, который снова берет карандаш и принимается стенографировать. Он пишет совершенно бесшумно, так что я даже периодически забываю о его присутствии. В этой комнате говорить можно только мне и детективу-констеблю; только наши голоса имеют право отражаться от этих белых голых стен. Думаю, это у них такая специальная стратегия, чтобы не смущать потерпевших еще больше и обеспечить им максимально комфортные условия – насколько это вообще возможно сделать в такой неловкой ситуации.

Все мои доказательства внимательно осматривают, упаковывают и подписывают. Твои письма. Самодельная книга. Искусственные цветы. Коробка конфет в форме сердца. Открытка, которая к ней прилагалась. Фотографии со мной и Робертом. Кольцо. Садомазохистский журнал; детектив Хьюз не разглядывает его, за что я снова ему благодарна. Конверт, в котором этот журнал пришел. Мой черный блокнот. Снимки, которые я сделала на телефон: ты на моей улице и мои красные запястья после нападения в парке.

По закону «О защите от преследования» инцидентов должно быть как минимум два. У меня их было намного больше – и для каждого из них я представила доказательства. Я зафиксировала все случаи твоего навязчивого поведения. И показала, что они происходили через сравнительно небольшие промежутки времени.

Сегодня днем детектив Хьюз нанесет тебе визит. Он заверил меня, что оснований у него для этого более чем достаточно. И что обычно на этом все и заканчивается.

Начинаю рассказывать про исчезновение Лоры. Сообщаю ему координаты Беттертонов и объясняю, что полиция ничем не смогла им помочь. Кажется, выдержка ему изменила. У него даже спина как будто прямее стала, несмотря на сутулость. И еще он постоянно теребит свои толстые очки – двигает их вверх-вниз, открывая красный след на переносице. Первое проявление беспокойства с его стороны за все это длинное утро. Детектив молчит довольно долго. Видимо, тщательно обдумывает свои слова. Наконец он сообщает, что полиция всегда очень серьезно относится к преследованиям и домогательствам, хотя судить здесь сложно, поскольку дело ему незнакомо; он обязательно приложит к моему делу координаты Беттертонов – на тот случай, если они потребуются следствию.

Ты получишь устное и письменное предупреждение. Там будет сказано, что, если ты не прекратишь совершать действия, из-за которых я чувствую себя встревоженной и расстроенной и которые я расцениваю как преследование, тебе предъявят обвинение и запретят ко мне приближаться. А если ты нарушишь запрет, тебя ждет тюремный срок. До пяти лет лишения свободы.

Напоследок рассказываю ему о машине Роберта. Детектив Хьюз делает какую-то пометку, но объясняет, что полиция ничего не может сделать, пока Роберт самолично не напишет заявление. Отвечаю, что Роберт вряд ли будет обращаться в полицию – по крайней мере, сейчас. Роберт о тебе не знает; я все еще надеюсь, что он не узнает никогда, и сегодня эта надежда уже не кажется мне такой несбыточной, хотя детективу я об этом говорить не собираюсь.

В одиннадцать часов я стою на крыльце и сжимаю в руках визитку детектива Хьюза. Он написал на ней свой телефон и регистрационный номер моего заявления. Роюсь в сумке в поисках нового блокнота. У него тоже черная обложка, и вообще он похож на старый как две капли воды. Засовываю в него визитку. Я купила его просто на всякий случай; надеюсь, эти страницы так и останутся чистыми. Осторожно прикасаюсь к моей персональной сирене. Детектив Хьюз уже показал мне, как ей пользоваться. Еще он распечатал мне специальную памятку жертвам преступления. Там указана краткая информация о моем преступлении и о действиях, которые будут предприняты следствием. Думаю, Лотти тоже такую получила. Мое преступление. Преступление, которое принадлежит лично мне… очевидно, вместе с тем, кто его совершил. И снова это слово. Оно смотрит на меня со стены, выпрыгивает из брошюрок, мозолит глаза в памятке, режет слух в суде… ЖЕРТВА.

Через пять минут я уже на станции. Чувствую неловкость: молодой полицейский куда-то исчез, и я не успела его поблагодарить. Поезд до Бристоля подходит почти сразу. Восемь минут двенадцатого. Тебя нигде не видно. Я обманула тебя. Наверно, гадаешь, куда я подевалась? У тебя столько наблюдательных пунктов и маршрутов, и все напрасно: я ускользнула!

После обеда их опять отправили на незапланированный перерыв. Кларисса сидела у окна, пригревшись в островке солнечного света, и изучала потрепанную выкройку старомодного платья. Время от времени она что-то записывала своим тонким неразборчивым почерком. Почувствовав взгляд Роберта, она подняла глаза и улыбнулась. Она не знала, сколько времени он так простоял.

– Странная у вас сегодня выкройка, – заметил Роберт, усаживаясь рядом.

– От бабушки осталась. С пятидесятых годов. Тогда еще не делали выкройки на несколько размеров, так что мне придется уменьшать ее самостоятельно.

– Очень красиво, – произнес он, осторожно прикасаясь к пожелтевшему рукаву, вырезанному ее бабушкой.

Дверь отворилась, и в комнату со свойственной ему стремительностью вошел судебный пристав. Игроки в покер тут же умолкли и замерли, вопросительно глядя на него. Пристав кивнул, и они послушно поднялись со своих мест и потянулись к выходу. Роберт не шевельнулся: он ждал, пока Кларисса сложит ветхие листы.

– Думаю, тут требуется немалое мастерство, – произнес он, когда они уже догнали остальных, – тихим-тихим голосом, наклонившись к самому ее уху. Так шепчутся только любовники.

В тот вечер она шла на станцию одна. Роберт собирался вернуться в Бат пораньше, чтобы успеть разобраться со своей искореженной машиной; он торопился на поезд, и она не хотела его задерживать.

Убеждая себя не озираться и не выискивать силуэт Рэйфа в каждой тени, она попыталась представить, как детектив Хьюз выносит ему предупреждения – устное и письменное. Наверняка это уже произошло; наверняка Рэйф уже осознал, что ему грозит в том случае, если он не оставит ее в покое: судебное преследование, запрет на приближение и – возможно – тюремный срок. Она подумала, что ни одному нормальному человеку этого не нужно.