– Где Мэри? – спросил Джеймс.

– В саду, гуляет с дядей Уильямом.

– Они так хорошо ладят, – с улыбкой добавил полковник.

Джеймс посмотрел на отца и подумал, что никогда еще не видел его таким старым и слабым. Руки стали почти прозрачными; тонкие седые волосы, согнутые плечи создавали ощущение, что его жизненные силы на исходе.

– Ты рад, что свадьба так близка, папа? – спросил Джеймс, положив руку на плечо старика.

– Да.

– Тебе так не терпится от меня избавиться?

– «Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей, и будут одна плоть»[27]. Мы проживем без тебя.

– Послушай, уж не любишь ли ты Мэри больше, чем меня?

Полковник не ответил, а миссис Парсонс рассмеялась.

– По-моему, твой отец без ума от Мэри. Он считает, что ты недостоин ее.

– Правда? И тем не менее, папа, ты хочешь, чтобы я женился на ней?

– Это желание моего сердца.

– Ты очень огорчился, когда мы расторгли помолвку?

– Не говори об этом. Теперь, когда все устроилось, Джейми, я могу сказать тебе, что предпочел бы увидеть тебя мертвым, чем нарушившим слово, данное Мэри.

Джеймс рассмеялся.

– А ты, мама? – весело спросил он.

Она промолчала, но пристально посмотрела на него.

– Что, и ты тоже? Ты тоже предпочла бы, чтобы я умер? Какие вы кровожадные!

Джеймс смеялся, говорил таким игривым тоном, поэтому им и в голову не пришло, что это не просто слова. Однако он почувствовал, как они, любящие, но непреклонные, подписали ему смертный приговор. С улыбкой на лице они широко распахнули ворота того Дома, и он, тоже улыбаясь, понял, что готов в них войти.

Тут появилась Мэри в сопровождении дяди Уильяма.

– Джейми, а вот и ты! – воскликнула она суровым металлическим голосом, который убеждал его в скудости ее души и самодовольстве. – Где ты был?

Она стояла у стола, выпрямившись, бескомпромиссная, уверенная в себе, подавляя всех своей безупречной добродетелью и железной волей. Она чувствовала, что способна наставить всех на путь истинный. К тому же Мэри только что дружелюбно, но строго отчитала дядю Уильяма за какой-то поступок, который не одобряла. Мэри уже сменила летний наряд на скромное саржевое платье, а поскольку день выдался дождливым, надела старую соломенную шляпу, которую носила и прошлой зимой. Она всегда донашивала старые вещи, чтобы использовать их по максимуму, а в день перед свадьбой великодушно раздать бедным.

– У меня красное лицо? – спросила Мэри. – Сегодня сильный ветер.

Такой неженственной, как сегодня, Джеймс не видел ее никогда. Физическое отвращение к ней, сначала ужасавшее его, теперь переросло в неуправляемую ненависть. Джеймса раздражало и выводило из себя все, что делала Мэри. И он удивлялся, что она не замечает его ненависти, когда он смотрит на нее, отвечая на вопрос.

«О нет, – сказал он себе, – я скорее застрелюсь, чем женюсь на тебе».

Его неприязнь казалась несуразной, но он ничего не мог с собой поделать, и привязанность к Мэри родителей только усиливала его отвращение. Он не понимал, что они в ней находят. Джеймс злобно наблюдал, как она сняла шляпу и поправила волосы, стянутые назад и аккуратно уложенные. Достав вязанье из корзины миссис Парсонс, Мэри села. По всему чувствовалось, что она уверена в правильности своих действий и, казалось, довольна собой еще больше, чем всегда. Джеймса охватило безумное желание ударить ее, причинить боль, стереть с лица это самодовольство. Ему хотелось найти и произнести слова, которые больно заденут ее. Но все это время он смеялся и шутил, будто находясь в прекрасном расположении духа.

– А что ты делала этим утром, Мэри? – спросил полковник Парсонс.

– Ездила на велосипеде в Танбридж-Уэллс с мистером Драйлендом, чтобы поиграть в гольф. Он очень неплохо играет.

– Он тебя побил?

– Нет, – скромно ответила она. – Так уж вышло, что побила его я. Но он не очень расстроился. Хотя некоторые мужчины злятся, если проигрывают девушке.

– У младшего священника тьма достоинств, – заметил Джеймс.

– Он говорил о тебе, Джейми. Думает, ты недолюбливаешь его. Но я заверила его в том, что это не так. Он действительно хороший человек, никто не может недолюбливать его. Он сказал, что с удовольствием научил бы тебя играть в гольф.

– Собирается учить?

– Нет, конечно. Я сама научу тебя.

– Ты собираешься столь многому меня научить, Мэри. У тебя не останется свободного времени.

– Да, кстати, отец просил напомнить тебе и дяде Уильяму, что послезавтра вы с ним охотитесь. Он хочет, чтобы вы зашли за ним в десять утра.

– Я не забыл, – ответил Джеймс. – Дядя Уильям, завтра нам придется почистить ружья.

Приняв решение, Джеймс не собирался тратить время попусту: собственно, его уже и не осталось. А напоминанием о том, как близка свадьба, служили почти завершившиеся приготовления к ней. Уже прибыли один или два подарка. Джеймс мысленно благодарил отца и мать за то, что они невольно помогли ему принять решение. Он думал, что это облегчит жизнь и им, и Мэри. Ни при каких обстоятельствах Джеймс не женился бы на ней – не хотел множить ложь, погружаться в пучину несчастья. И его смерть сослужит Мэри хорошую службу, освободив ее от всех обязательств. Джеймс не сомневался, что через шесть месяцев его забудут, как и бедного Реджи Ларчера, и не печалился об этом. Его мутило от суеты, он жаждал покоя смерти. Любовь к миссис Причард-Уоллес не принесла бы ему отдохновения на этой земле, ибо была безответной.

Джеймс увидел свой шанс в приглашении полковника Клибборна поохотиться. Ему хотелось обставить все как несчастный случай, а чистка оружия предоставляла такую возможность. С ранениями он уже сталкивался и знал, что боль не такая сильная. Поэтому ничего не боялся.

Наконец-то у него улучшилось настроение. Он не читал и не гулял, провел остаток дня, беседуя с отцом, старался оставить хорошее впечатление о себе.

Ночью крепко спал, утром оделся необычайно тщательно. Завтракали в Примптон-Хаусе в восемь. Потом Джеймс выкурил трубку, почитал газету. Он несколько удивлялся своему спокойствию, но сомнения больше не терзали его, а нерешительность, ранее сковывавшая по рукам и ногам, исчезла.

«Это первый шаг к свободе», – думал он. Все человеческие интересы покинули его, осталось только легкое удивление. Он видел юмор в комедии, которую разыгрывал, и бесстрастно похвалил себя за то, что не впал в истерику.

– Что ж, дядя Уильям, – наконец он отложил газету, – не пора ли нам заняться ружьями?

– Всегда готов, – ответил бравый майор.

– Тогда к делу.