— Это было в каком-то фильме, — пытаясь вспомнить, постучал я пальцем по ограждению. Машка хихикнув тут же постучала так же. И мелкий сопляк, заржав, тоже. Я погрозил. Строго. И снова повернувшись к Эльвире, скривился. — Не могу вспомнить.

— В «Красотке», Паш. С Джулией Робертс.

— Точно! — обрадовался я, что весь полёт не придётся гуглить. — А что ещё?

— Алескеров, когда приехал в клинику, назвал её психованная дурочка. Не дайте сюда эту психованную суку, например, — понизила она голос, чтобы Машка не слышала, хотя мы и так говорили тихо. — Не тварь, не дрянь, хотя был зол как сатана, а дурочка, понимаешь?

Я кивнул. Ещё как понимаю.

А ещё, я понимал, что пора прощаться.

Они дошли со мной до пункта пропуска. Я обнял их крепко-крепко и, словно оторвав от сердца, исчез за дверями выхода на посадку.

Я и правда не помнил, что я чувствовал тогда, когда дни и ночи проводил с Юлькой в больнице, привезя её с тайги. Что-то было слишком сильно во мне. Что-то, что я принимал за любовь? Но что?Болезненное желание её защитить, уберечь от самой себя? Или чувство вины? Чувство, отравляющее всё живое как радиация.

Наши кислотные, больные, извращённые отношения. Мы так сильно погрязли в них, что уже перестали понимать, что они ненормальные. Забыли, что бывает, должно быть по-другому.

Должно быть так, как у нас с Эльвирой сейчас.  

Я мысленно сплюнул три раза, но ничего деревянного в салоне бизнес-класса не нашёл, приветствуя стюардессу, а потому, пока никто не видит, стукнул себя по лбу.

И не то, чтобы я был такой суеверный, но когда кем-то так дорожишь, что не представляешь свою жизнь без него, становишься и мнительным, и суеверным, и сентиментальным.

А без них с Матрёшкой свою жизнь я уже не представлял.

— Любовь Дмитриевна, — успел я сделать перед взлётом звонок секретарю. — Да, делайте официальное объявление. Письма с моей просьбой вы разослали. Теперь публикуйте обращение к акционерам, что я выкупаю акции по удвоенной стоимости. Да, о том, что предложение ограничено тоже упомяните. И что я использую личные средства.

Я отключил телефон.

Три процента. Всего три процента до контрольного пакета. А потом пойду дальше. Обратное поглощение, делистинг на Лондонской фондовой бирже и уже никто и никогда, ни один Пашутин или Алескеров не будет диктовать моей семье как распоряжаться нашей компанией.

Я резко выдохнул и застегнул привязные ремни.  

Как же пусто стало без него и одиноко. Я даже выспаться толком не смогла — уже привыкла, что он рядом. И Матрёшка с утра канючила, хотела идти в садик с папой.

Но, торопясь с утра в клинику, я уговаривала себя, что это часть его работы — бесконечные командировки. Без этого никак. А значит, нужно привыкать.

— Доброе утро, Ирина Львовна! — бодро поздоровалась я с администратором.

Но всегда дружелюбная женщина неожиданно грубо перегородила мне дорогу:

— Эльвира Алексеевна, не торопитесь.

— Не поняла, — озабоченно посмотрела я на часы. — У меня приём через пять минут.

— Нет. Ваших пациенток уже передали другим врачам. Вы у нас больше не работаете. Верните, пожалуйста, ключ от кабинета, — протянула она ладонь.

— Подождите, что значит не работаю? — трясла я головой, ничего не понимая. Точнее, уже, конечно, понимая, но ещё не веря в происходящее. — Во-первых, нельзя уволить человека без его ведома. Во-вторых, я обязана как минимум, отработать две недели или передать дела.

Наверное! Честно говоря, я понятия не имела так ли это, но точно знала, что по закону так просто работника уволить нельзя.

— Это вы с Коганом объясняйтесь. А я человек маленький, у меня приказ: вас на работу не пускать. Ключи! Пропуск! И не спорьте! — чеканила она. — Я и так из-за вас здесь все выходные провела. Клиентов обзванивала, врачей ставила в известность, переносила приёмы, уплотняла графики, табели заполняла.

Ах, из-за меня?

— А мне, случайно, позвонить не забыли, пчёлка вы наша, — обогнула я её и не думая подчиняться. И, хлопнув дверью, пошла наверх к Когану.

Конечно, нужно было постучать, но, говорят, в рабочие кабинеты принято входить без стука. Вот я и вошла.

— Благодарю, — сказал Коган девушке, которая как раз подала ему исписанный лист, когда я вошла, и, увидев меня, подскочила.

«Кононова? — удивилась я. — Сама Кононова, даже не мать?»

— Простите, — пискнула она, протискиваясь мимо меня, втянув голову в плечи.

— Садись! — скомандовал Коган, когда дверь за ней закрылась.

— Спасибо, я постою, — усмехнулась я.

— Я сказал: садись! И пиши заявление, — швырнул он чистый лист на пустое место на столе и припечатал его ручкой. — По собственному желанию.

— А иначе что? — и не шелохнулась я.

— Уволю тебя по статье, — глядя на своё отражение в дверце шкафа, он двумя руками поправил на шее бабочку, с которой сегодня был похож скорее на престарелого клоуна, чем на директора клиники и уважаемого врача.

— Это по какой же статье, интересно?

— Ну там юристы что-нибудь придумают, — вытягивал он дряблую шею как индюк. — Согласно информации, что у меня есть, вы Эльвира Алексеевна устроили из клиники балаган. Ведёте себя вызывающе, пациентам грубите, ставите под угрозу персонал, портите клинике репутацию. Или считаете ей пойдёт на пользу, что тут у нас то полиция, то милиция, — раскрыв папочку, как фокусник, он выкладывал на стол листы, исписанные почерками разной степени корявости и называл фамилии. Кононова, её муж, её мать, охранник, что дежурил в ночь приезда опергруппы, медсестра, санитарка с хирургии, Ирина Львовна, хирург — всего листов десять заявлений, расписок и объяснительных с подробностями и подписями.

— Доктор рявкнула «Вон отсюда!» и «Закрой дверь!», — взяв верхний лист, прочитала я о себе в жалобе, что написала Кононова.

— Да, вы милочка, очень грубо обошлись с её матерью. С немолодой, между прочим, женщиной. А ей потом «скорую» вызывали. И она иск грозится подать на Центр. Так что понимаете, ничего личного. Всё исключительно на благо клиники. Да и ваши профессиональные качества, мягко говоря, оставляют желать лучшего, — развернув стул, сел он.

— Ах, ну да, ну да! Дайте-ка догадаюсь! Я же определила у клиентки беременность, а там беременности не было и в помине, да?

— Совершенно верно, — растянул он губы в гадкую улыбочку. — Так что от греха подальше, пишите, Эльвира Алексеевна, по собственному желанию. А то с такой характеристикой, с какой я вас уволю, вы же себе работу даже в какой-нибудь глуши не найдёте.

— Да куда уж мне, ущербной. Позволите? — присела я на предложенный стул и пододвинула к себе папочку, чтобы ознакомиться с тем, что же там понаписали коллеги.