не такую прочную, как прежде, более изменчивую реальность.

Он мог бы быть автором «Кулачного бойца»[182], великолепнейшей скульптуры, хранящейся в Национальном римском музее (рис. 57). История ее обнаружения сама по себе удивительна, можно было бы долго говорить о роли этой скульптуры в античной культуре. Вот как об этом рассказывал археолог Родольфо Ланчани в 1902 г.:

Самая важная находка была сделана, когда мы аккуратно сняли слой земли, под которым находился шедевр, оказавшийся статуей, которая не была просто брошена или закопана в спешке, но которую, напротив, тщательно спрятали и с которой обращались с величайшей осторожностью. Фигура, находившаяся в сидячем положении, располагалась на капители дорической колонны, как на табуретке, и ров, вырытый между более низкими основаниями храма Солнца для того, чтобы спрятать статую, был заполнен мелкой просеянной землей, защищавшей бронзовую поверхность от случайных повреждений. За свою долгую карьеру археолога мне приходилось присутствовать на многочисленных раскопках; и каждый раз я испытывал чувство удивления; изредка, по большей части неожиданно, мне встречались настоящие шедевры, однако я никогда не испытывал ничего подобного тому чувству, когда я впервые увидел, как из-под земли медленно появляется фигура варвара-атлета, как будто очнувшаяся от глубокого сна после своих доблестных состязаний.

Рис. 57. Лисипп (предположительно). Кулачный боец. IV в. до н. э. Бронза. Национальный римский музей, Рим

Это не единственный сохранившийся античный кулачный боец, однако единственный, который был изваян сидящим. Должно быть, он был редкостью даже в свое время, принимая во внимание предосторожности, с какими его хранили. Такое внимание к деталям свидетельствует о том, что Лисиппу, вероятнее всего, помогал его брат Лисистрат, бывший специалистом по отливке наиболее реалистичных подробностей.

Передают, что в искусство скульптуры в меди он внес наибольший вклад, выделяя волосы, головы делая меньше, чем делали прежние художники, тела стройнее и сухощавее, чтобы благодаря этому статуи казались выше. Не имеет латинского названия симметрия, которую он соблюдал тщательнейшим образом, введя совершенно новое соотношение взамен квадратных фигур, принятых у прежних художников, и говорил обычно, что они изображают людей такими, какие они есть, а он – такими, какие они представляются. Его особенностью считается выразительность произведений, соблюденная и в мельчайших вещах[183].

Плиний. Естественная история, XXXIV, 65

На мочках ушей, правом плече, предплечье и бедре борца припаяны частицы меди, представляющие капли крови, вытекающие из ран, полученных им во время состязания. Тщательность, с какой расчесаны его усы и борода, позволяет видеть в нем зрелого человека, идущего в ногу со своим временем. Кто он? Одни из исследователей идентифицировали его как кулачного бойца на Квиринале, впервые одержавшего победу на Олимпийских играх в 336 г. до н. э., который впоследствии терпел постоянные поражения.

Другие вспоминают о Полимеде, атлете, обладавшем легендарной силой, уроженце Фессалии, призванном ко двору Дария II, царя Персии. Однако есть и такие, кто утверждает, что речь может идти о мифологическом герое. Вероятно, эта скульптура навсегда останется безымянной, тем не менее она по-прежнему способна вызывать двойственное чувство, поскольку фигура атлета отражает неопределенное состояние духа. Кажется, что кулачный боец только что обернулся, пытаясь расслышать обращенные к нему слова. Его губы сжаты, глаза смотрят вопросительно, художнику удалось передать его глухоту, вероятно, развившуюся вследствие чрезмерного напряжения во время состязаний. У борца не просто прекрасное тело с развитой мускулатурой. Он привлекает неопределенным выражением, которое можно прочесть на его лице: может быть, он пытается понять вердикт судей? Или ожидает рукоплесканий возбужденной толпы?

Его нос деформирован после перелома, правый глаз распух, волосы слиплись от пота: атлет запечатлен в один из самых тяжелых моментов его профессиональной жизни. Истина в том, что он оказался на распутье.

В его фигуре отражается неуверенность эпохи, прерывистое течение мысли, замешательство, в котором пребывает человек, не знающий, что готовит ему будущее. Он не празднует свой атлетический триумф, однако он также не огорчен поражением. В выражении его лица нет ни радости победы, ни горечи поражения. На нем остался отпечаток мгновенно промелькнувшей эмоции: этот человек не знает, что ему думать, и нас тоже оставляет в сомнении. Он ищет ответ на вопрос, который никто не сможет ему дать.

Полагаю, что вполне можно было бы соотнести это выражение со смятением, охватившим греческую философию после смерти Аристотеля, последовавшей в 322 г. до н. э., год спустя после кончины Александра Македонского. Созданный им Лицей, впитавший в себя и творчески переработавший постулаты Платона, положил начало многочисленным философским школам и способствовал возникновению новых культурных центров, составивших конкуренцию Афинам. Учения эпикурейцев, стоиков, киников или скептиков состязались между собой, наперебой предлагая ответы на насущные вопросы человеческого бытия. Прежде всего все они предлагали решения, часто противоречившие одно другому, касающиеся достижения внутреннего равновесия и счастья. В дискуссиях, в особенности публичных, они, задолго до Декарта, пели дифирамбы сомнению, как ведущему философскому методу, ставили под вопрос теории друг друга, высказывали различные интерпретации и взаимоисключающие мнения. Именно такой сложный и неоднозначный философский дискурс, лишенный единообразия мысли, повлиял на новое направление в скульптуре, на изогнутые фигуры атлетов, напряженные мышцы героев и беспокойные выражения их лиц. Вопросительное выражение, застывшее на лице «Кулачного бойца», не противоречит логике философов скептиков, кажется, что он готов опровергнуть любую общепринятую теорию, опираясь на постулаты философов киников. Это наглядно демонстрирует нам, каким образом искусству удается придавать форму философским теориям своего времени.

В то время как Рим поглотил греческую цивилизацию, греческая философия, напротив, пронизала собой произведения искусства, украшавшие пригородные виллы и императорские резиденции. Речь идет не только о мифологических сюжетах и героических подвигах. При раскопках, проводившихся в Вечном Городе, было обнаружено также несколько артефактов, испытавших влияние античной мысли.

Это «Полигимния» из Музея Монтемартини (Электростанция Монтемартини) (рис. 57). Существуют по меньшей мере двадцать копий этой статуи, что свидетельствует о высокой популярности подобного сюжета в античную эпоху: муза «множества гимнов» – о чем свидетельствует само ее имя – покровительница священных и героических песнопений, в данном случае лишена короны и запечатлена в момент наивысшего сосредоточения. Здесь она предстает не как царица лирической поэзии, а скорее как женщина, погруженная в размышления. Плотно завернувшись в свою мантию, она полностью ушла в себя: на виду остались только ее голова, левая рука и ступня.

Рис. 58. Уффици, Флоренция. Альбрехт Дюрер. Меланхолия I. 1514. Гравюра. Кабинет рисунков и гравюр, галерея

Лицо Полигимнии прекрасно и сосредоточенно, ее тщательно изваянные волосы просто зачесаны назад и собраны на затылке в хвост, спускающийся вдоль спины. Статуя чудесным образом сохранила свой первоначальный блеск, который обычно со временем утрачивается