Свен знал Боголюба уже лет десять, но сейчас взглянул на него новыми глазами. Этот человек вознамерился стать мужем его сестры – юной девы, годной ему во внучки! Ей, светлой варяжской соколице, сделаться женой и служанкой этого древлянского старца, воплощавшего древний славянский уклад – неторопливый, замкнутый, неизменный в веках, будто гранитный валун в русле какой-то из древлянских рек. Поток времени омывает его день и ночь, но не оставляет никакого следа. Отдать ему Ельгу было так же немыслимо, как заставить птицу жить под водой. Свена заново поразила мысль: да неужели Боголюб этого не понимает?

Но как ему понять? Он ведь сроду не был в Киеве, а варягов видит, только когда они раз в год приезжают к нему за данью. Он знать не знает, какой жизнью они живут, во что верят и к чему стремятся. И цели у них совсем разные: если древляне желают, чтобы жизнь никогда не менялась и вечно текла, повторяясь, как оборот колеса на оси, по заветам дедов, то варяги, против того, стремятся к бесконечному расширению своего мира. Ельга, Ельгова дочь, рождена для того, чтобы лететь вперед и вести свое племя за собой. Не для того, чтобы кануть на дно и заснуть навеки.

Окруженный кое-кем из ближайшей родни – здесь было несколько молодцев-сыновей, резвых дев и любопытных молодух, – с посохом в руке, Боголюб-Мал вышел из-за ворот и остановился, в удивлении взирая на Свена. Окинул взглядом отроков у того за спиной, видимо, отыскивая своих людей – Щура и других, но никого не нашел и удивился еще сильнее.

Однако он оценил яркий, нарядный вид Свена – дорогой цветной кафтан, а в особенности меч, знак высшей власти у русов. Боголюб невольно переменился в лице, и Свен понял его мысль. На миг в душе вспыхнуло торжество – Боголюб решил, что Свен приехал к нему как новый русский князь, за данью. Но торжество задавила горечь: это не так. Однако Свен сумел встать в глазах маличей на высшую ступень, и надо было постараться, чтобы не скатиться оттуда вниз.

– Будь жив, Боголюб! – Свен с достоинством поклонился, не сходя с седла. – Прости, что неждан явился, не упредил, да времени не было. Есть причина поспешать. Дело к тебе имеется.

Боголюб не сразу ответил. Взгляд его скользнул по всаднику и коню: князь прикидывал, понять ли ему как оскорбление то, что более юный начал с ним разговор, сидя верхом, в то время как вежество требует сперва сойти наземь.

Однако кое-что возмещало Свену нехватку прожитых лет. Десяток вооруженных всадников-русов за спиной и меч возле пояса, блестящий, будто небесная молния, всякому давали понять: этот молодец в зеленом кафтане здесь выше всех, как сам Перун.

– Будь и ты жив, Ельгович! – не без удивления ответил Боголюб. – Что за дело? Почто ты к нам не в урочный срок… Дани хочешь? Где брат мой вуйный, Щур, и ближики его? – спохватился он.

– Ближиков твоих со мной нет – они в Киеве. А дело наше такое… – Свен улыбнулся и слегка подмигнул, – торговое дело. Не под воротами такие дела обговаривают, а в доме… Поближе к матице.

За спиной Свена раздался изумленный гул. Он дал такой ясный намек, что его понял бы и ребенок. Но Боголюб лишь медленно приподнял брови – более явно выражать удивление ему не было невместно. О намерении свататься к Ельговой дочери он вспомнил только сейчас и едва верил, что именно это дело так нежданно привело сюда киевского молодца.

– Коли так, пожалуй в дом, – Боголюб показал в сторону внутренней площадки городца. – Приди на добрый случай!

На миг Свен замешкался. Сойдя с коня у ворот Боголюбова дома, как делает младший по положению, он уронил бы себя, но не въедешь же верхом к крыльцу, если придется пересечь площадку святилища! Выше богов он себя пока не ставил. Впрочем, ладно: сегодня ему любые средства были хороши, лишь бы улестить хозяев.

Скрепя сердце, Свен сошел с коня – двигаясь размеренно и всем видом давая понять, что делает это ради чести дома.

В жилище Боголюба, да и в сам городец Малин Свен попал впервые. За полпоприща отсюда располагался киевский погост – несколько изб за тыном, где дружина останавливалась во время полюдья. Искать пристанища под кровом древлян киянам было так же нежелательно, как тем – их принимать, и такие погосты были поставлены Ельгом по всему пути объезда, на расстоянии в дневной переход один от другого. Там Свен и встречался с Боголюбом в прежние годы: князь маличей сам привозил дань с его волости и называл число дымов, с которых она собрана. Каждый год это число менялось: старики умирали, молодые создавали новые семьи и новые «дымы». Пересчитать их, рассеянные по рекам и ручьям, в лесах на дальних новых росчистях, сами русы никак не смогли бы, и малинский князь давал клятву, что не преуменьшает количество подвластных ему мужей и большаков. Большаки, главы больших родов из трех-четырех поколений, платили по три куницы со своего дыма, а сам Боголюб – семь.

В середине городца высились три идола с жертвенником перед каждым; сейчас на жертвенниках лежали свежие, искусно сплетенные венки из травы и цветов. По сторонам вдоль вала, ближе к воротам, располагались две обчины – два длинных дома для пиров. Княжеский двор находилсяв глубине, у дальнего края вала. Скотина его содержалась внизу, в веси, а здесь стояли три-четыре жилых избы, овин, несколько клетей и погребов. Овин был весьма обширный: в нем хранились выделяемые князю запасы зерна. В эту же подать входили излишки, которые припасали на голодный год или на случаи бедствий.

Следуя за Боголюбом, Свен и трое его отроков прошли через всю площадку к жилой избе – самой большой среди ей подобных. С двух сторон от крыльца стояли вкопанные в землю небольшие деревянные чуры – столбики с человеческими лицами, мужским, бородатым, и женским – гладким. Это была сама древняя мать Мала и ее сын Мал, основоположники рода маличей. Давно перейдя в «чуры», от которых остались одни предания, они несли вечную стражу возле жилья нынешнего своего потомка, кому было доверено хранить благополучие их рода. В праздники перед ними раскладывали части жертвенной пищи, а сейчас они были увиты плетенками из свежих цветов и зелени.

Вокруг крыльца столпились едва ли не все обитатели городца – домочадцы князя, родичи и челядь.

– Встречай, мать, гостей! – велел Боголюб одной из женщин – немолодой, одетой как большуха. Высоко уложенная намитка из тончайшего белого полотна выделяла ее среди прочих баб, над которыми она главенствовала, будто оживший идол Макоши.

Свен поначалу бросил на нее вполне равнодушный взгляд – баба на шестом десятке лет ему никакого любопытства внушить не могла. Но потом вздрогнул и обернулся.

– Это женка… чья? – спросил он у Боголюба, когда тот остановился у порога и знаком предложил ему следовать внутрь за собой.

– Моя, чья же? – тот удивился вопросу. – Горянь, мать сынов моих старших.

«Так куда ж ты сватаешься, старый ты хряк…» – мысленно начал Свен, но вслух ничего не сказал.

Бывает, что при живой водимой жене сватаются к другой. Особенно как здесь: когда старшая уже старуха, а мужу хочется молодую. Но вот и повод для завязки беседы…

Входя в избу, рослому Свену пришлось согнуться почти вдвое под низкой притолокой. Шагнув через порог, он поспешно выпрямился и огляделся. Печь из камня, с черным опаленным устьем, возле нее ни щепки – в летнюю пору в доме не топят. Чуры в «чуровом куту», под вышитым рушником, лавки, укладки, высокие полки с посудой длиной во всю стену. С полатей свешивалось несколько любопытных детских рожиц; встретив взгляд чужака, дети торопливо отползали вглубь. Выметенные плахи пола, вышитые беленые покровцы на укладках, вымытые корыта и ночвы вдоль стены, дежа у печи, накрытая чистым полотном, корчаги и большие горшки под лавками – все чистое, все на своем месте. Чувствуется изрядный достаток и зоркий присмотр. Бросился в глаза кувшин греческой работы на ближнем конце полки – белый с зеленой росписью. Среди туесов и кринок он выделялся красотой и статью, будто лебедь среди неприметных лесных птичек.