Вся эта эксплуатация животного мира не сама собой разумелась, и мы не знаем, как обстояло дело в начале человеческой истории: сразу ли человек решил использовать собаку для охраны стада, коня – для поездок верхом, а овцу – для стрижки. Ведь все эти животные многолики: собака также загоняет дичь, лошадь перевозит тяжести, а овца дает молоко. Поэтому услуги, какие оказывало животное собственными усилиями, были разнообразны. Напоминать об этом банально, поскольку дело обстоит так же и сегодня – естественно, кроме работы, которую выполняют машины. Прежде всего служба окружающих животных «по дому» состояла в том, чтобы тянуть и везти, то есть лошадь, мул, бык и осел были движущими силами в циркуляции людей и вещей, в движении грузов или земледельческих орудий. Каждого из них, сообразно способностям, по получении небольшого опыта, направляли туда, где он мог принести больше пользы: мул наверняка ходил по пересеченной местности, осел неторопливым шагом шествовал на виноградник или рынок, бык не имел равных на поле или при раскорчевке, лошадь годилась для всего. Физическое строение, например, ног и крупа лошади позволяли ей вытаскивать плуг из жирной земли, а быстрота и смелость – возить гонцов и участвовать в боях. Но выворачивать дерево или тянуть фургон должен был бык; осел был достаточно вынослив, чтобы возить вьюки, а мул – всадника; наконец, их сбруя зависела от сложения или даже нрава животного, и об этом я уже говорил. Других обучали для охоты, как мы увидим, – имеется в виду собака. И, как обычно, основные задачи возлагались на нее: сторожить, подстерегать, выслеживать, рыть, или, что сложнее, поворачивать упряжку в конце борозды, проложенной плугом, или вести свинью, чтобы чистить двор. Наконец, все они давали возможность удобрять поля своими экскрементами, навозом, пометом.

Вот ожидаемые услуги. Для большинства животных, о которых я говорю, это расплата за защиту и корм, предоставляемые человеком. Но последний сознавал, что эти услуги неравноценны, и его оценка, по крайней мере в первые века средневековья, выразилась в своего рода иерархии штрафов, налагавшихся на тех, кто посягнул на животное. Эта шкала ценностей показывает, что отношение к ним было иное, чем сейчас. Жеребая кобыла стоила 1 600 денье, жеребец – чуть меньше, мерин – половину суммы. Бык «котировался» в 2 000 денье, но молочная корова – лишь в четверть этой суммы, баран – в ее двадцатую часть; свинья стоила до 500 денье, а за кошку ущерб не возмещали. Естественно, это лишь формальные положения, менявшиеся в зависимости от обстоятельств и обычаев. Но разве эти указания в какой-то мере не проясняют последний аспект?

Человеку свойственно убивать

В этом заголовке заключена намеренная провокация, но я покажу, что он оправдан. Кожу, мясо можно получить лишь от мертвого животного, но умершего насильственной смертью, чтобы ни ту, ни другое не повредили болезнь или возраст. А разве не нужно истреблять также то, что угрожает или просто мешает, – насекомых, грызунов, хищников, от которых следует оберегать человека, его «домашних» животных или имущество? Конечно, можно ждать, чтобы эту задачу выполняла Природа, помогая ей в случае надобности. В мире все уравновешено: если одного элемента становится слишком много, другой тотчас его уничтожает; это правило распространяется и на виды животных. Люди средневековья хорошо заметили эту повседневную борьбу: муха ест тлю, муху убивает паук, которого проглотит мелкий грызун, потом утка в свою очередь склюет последнего, а эту птицу прикончит пернатый хищник. Это «право сильного» натолкнуло человека на мысль, что можно забавляться боями между животными – зрелищной игрой и возможностью заключать пари с выгодой: мы не отказались ни от «боев королев»[32] в горах, ни от петушиных боев в деревне, ни даже от собачьих и кошачьих. Это путь, каким проникает зло: ведь убийство животного, чтобы его съесть, может быть необходимостью, поскольку есть надо любому живому существу; но эта нужда и действие, которое за ней следует, не отмечены каким бы то ни было удовольствием, разве что чувством удовлетворения естественной потребности. Так поступают животные. Но присутствовать на петушиных боях или на отвратительной корриде побуждает жестокость или вообще садизм, которые даже фанатики кое-как прикрывают вуалью «традиции» (какой?), «спорта» (скорее смертельного!) или лицемерного оправдания, что животное-де может «защищаться» (и вовсе гнусная издевка). Церковь долго колебалась: не убивать ближнего – это Божья заповедь или же очевидная мера предосторожности, но другое создание Бога? Бесспорно следуя древним обычаям, Церковь никак не выражала отношения к охоте или ловле диких животных; разве что в агиографических рассказах она сталкивала охотника вроде святого Губерта с жертвой, в которой мог воплотиться Христос, обращавший первого. Однако в каролингскую эпоху стали раздаваться голоса, в том числе и голос Ионы Орлеанского, порицающие удовольствие от охоты – источника гордыни или почти сексуального наслаждения. Но традиционное уподобление силы или миссии короля и сеньоров «воображаемому» как образу охоты, бесспорно, ограничивало их воздействие. К тому же считали, что охота способствует аристократическому равновесию как опоре Церкви и комфорту крестьянина, которого надо поддерживать на пути к спасению. Кстати, животных, особенно злых «диких зверей», в которых, безусловно, обитал Сатана, спасать не следовало: сами епископы охотились, а в XIV веке в монастырских библиотеках были руководства по псовой охоте. И потом, столько людей веками бессмысленно убивали друг друга, что священникам, пытавшимся остановить эти потоки крови, хватало забот и без того – кровь волка уже была не в счет. Эта позиция почти не изменилась: если считать животное существом низшим, обреченным на то, чтобы пасть от человеческой руки, то уничтожить его нетрудно, даже если оно не может защищаться. Этому едва ли не радуются, чего никогда не делает животное, по крайней мере судя по взгляду со стороны. Правда, созерцательные умы, как Альберт Великий в начале XIII века, а также столпы средневековой мысли были проникнуты глубоким убеждением, что убивать ради удовольствия «неблагородно»; ведь царь зверей, лев Нобль в «Романе о Лисе», щадит свои жертвы, и это знак великодушия, ставящий его над другими.

Очевидно, что уничтожение какого-то вида животных необязательно влечет за собой ненависть и насилие. Приступы малярии, унесшие жизнь императора Оттона III, короля Филиппа Августа или поэта Данте, представляли собой нападения исподтишка, их было правомерно выявлять и давать им отпор – осушать болота, выкуривать малярийных комаров. Чтобы извести вшей, следовало мыть кожу травяным отваром; и кораблям предписывалось не подходить к берегу сорок дней, пока не вымрут паразиты. Опаснее была саранча: если ее облако опускалось на поле или на целый участок (порой в воздух поднимались миллионы насекомых, затмевая солнце), это была абсолютная катастрофа, а возможность есть саранчу служила слабым утешением; стало быть, ее следовало прогонять грохотом ритмичной музыки – тем хуже для соседа! На самом деле последнее массовое нашествие саранчи в Западной Европе было зафиксировано в 873 году. С тех пор их больше не было – возможно, потому, что климатические или биотические условия заставили ее уйти на юг, к субтропическим зонам, где она свирепствует до сих пор, несмотря на современные средства защиты; но поговаривают, что она вновь намерена вернуться на север!