– Сугихара-сан! Сугихара О-Киби! Здесь ли она?

Стоящая рядом со мной худенькая маленькая женщина с ребенком за спиной откликнулась: «Хай!» – и пошла вперед сквозь плотную массу людей. Это была вдова убитого, а ребенок, которого она несла, был его сыном.

По взмаху руки полицейского толпа отхлынула назад, чтобы освободить пространство вокруг арестанта и его конвоя. И вот уже там стояла эта женщина с ребенком, глядя в лицо убийце, а вокруг царила мертвая тишина.

И тогда, обращаясь вовсе не к женщине, а к одному только ребенку, заговорил полицейский. Он говорил тихо, но так отчетливо, что я мог уловить каждое его слово:

– Малыш, это человек, который четыре года назад убил твоего отца. Ты тогда еще не родился, ты был в лоне своей матери. То, что у тебя сейчас нет отца, который любил бы тебя, – деяние этого человека. Взгляни на него… – при этом полицейский ухватил арестанта за подбородок и силой заставил поднять голову, – хорошенько посмотри на него, мальчик! Не бойся. Это причиняет страдание, но это твой долг. Взгляни на него!

Ребенок, не отрывая взгляда, смотрел из-за плеча матери широко раскрытыми глазами, словно в испуге; потом он начал всхлипывать, затем заплакал, однако настойчиво и послушно продолжал смотреть и смотреть в упор в перекошенное лицо арестанта.

Казалось, что толпа перестала дышать.

Я видел, как исказились черты лица арестанта; я видел, как внезапно, несмотря на свои оковы, он бросился на колени, уткнулся лицом в пыль, выкрикивая при этом грубым и хриплым голосом слова раскаяния, от которых у меня затрепетало сердце:

– Прости! Прости! Прости меня, маленький! То, что я сделал, было совершено не из ненависти, а лишь в диком страхе, из-за моего желания бежать. Я поступил очень, очень дурно; огромное, невыразимое зло причинил я тебе! Но сейчас за свой грех я приму смерть! Я хочу умереть, я рад умереть! Поэтому… О малыш, сжалься надо мной! Прости меня!

Ребенок по-прежнему молча плакал. Полицейский поднял сотрясающегося от рыданий преступника; онемевшая толпа расступилась в обе стороны, давая им проход. Затем, совершенно неожиданно, вся многочисленная людская масса начала всхлипывать. И когда бронзоволицый конвоир проходил мимо, я увидел то, чего никогда раньше не видел и, вероятно, никогда больше не увижу, – слезы японского полицейского.

Толпа схлынула, оставив меня в размышлениях о непривычной морали этого зрелища. Вот оно – правосудие, непоколебимое, но и сострадательное при этом, заставляющее осознать всю тяжесть совершённого преступления, и – глубокое раскаяние, мольба о прощении накануне смерти. Вот он – простой народ, возможно самое опасное, что есть в империи, если его разозлить, – и вместе с тем все понимающий и все принимающий близко к сердцу, удовлетворенный раскаянием и позором преступника и преисполненный не слепой ярости, а лишь великой скорби о злодеянии – благодаря лишь простому, глубоко укоренившемуся опыту преодоления жизненных трудностей и слабостей человеческой природы.

Но самым важным здесь было то, что призыв к раскаянию совершен через обращение к отцовским чувствам преступника, к этой потенциальной любви к детям, которая занимает такое большое место в душе каждого японца.

Рассказывают, что самый знаменитый из всех грабителей Японии, Исикава Гоэмон, однажды ночью забравшийся в дом, чтобы убивать и грабить, был настолько очарован улыбкой младенца, который протянул к нему свои ручки, и так заигрался с маленьким созданием, что всякая возможность совершить задуманное им злодеяние была полностью упущена.

Поверить в этот рассказ совсем не трудно. Ежегодно полицейские отчеты сообщают о фактах сострадания, проявленного профессиональными преступниками в отношении детей. Несколько месяцев назад местные газеты сообщили о случае жестокого убийства, когда целая семья была вырезана грабителями. Семь человек были во сне буквально изрублены на куски, но полиция обнаружила маленького мальчика, совершенно невредимого, одиноко плачущего в луже крови. Также полицейские нашли безошибочное свидетельство того, что головорезам пришлось проявить большую осторожность, чтобы не причинить вреда этому ребенку.

Из сборника «The Romance of Milky Way and Other Studies & Stories», 1905

В эпоху сёгуната[50] Асикага святой храм Огавати-Мёдзина в городке Минамиисэ[51] частично обрушился. Однако владетель провинции, даймё Китахатакэ, в силу многих обстоятельств, в том числе потому, что шла война, был не в состоянии заняться его восстановлением. Тогда синтоистский священник храма по имени Мацумура Хайго отправился в Киото к великому даймё Хосокаве[52] за помощью. Он знал, что тот имеет большое влияние на сёгуна и может помочь. Даймё принял священника любезно и пообещал поговорить с сёгуном о плачевном состоянии храма. Но сказал при этом, что деньги на восстановление храма не выделят немедленно. Это долгая история, потому что дело должно быть тщательно изучено. Он посоветовал Мацумуре никуда не уезжать и оставаться в столице. Поэтому священник перевез семью в Киото и снял дом в квартале Кёгоку.

Хотя дом был просторный и красивый, он долгое время пустовал. Говорили, что на нем лежит проклятие. В саду, рядом с северо-восточным углом строения, находился колодец. Так случилось, что несколько прежних обитателей провалились в этот колодец и погибли. Почему это произошло, никто не знал. Но не забудем, что Мацумура был синтоистским священником, а потому совершенно не боялся злых духов и прекрасно обустроился в своем новом жилище.

Летом того года случилась великая засуха. Много месяцев в окрестных провинциях не выпадало ни капли дождя, пересохли русла рек и колодцы. В столице ощущалась нехватка воды. Но колодец в саду Мацумуры был полон, а вода в нем – холодна и чиста. У нее был даже голубоватый оттенок – она дышала весной. Многие люди со всех концов города шли к Мацумуре и просили дать им воды, и он никому не отказывал – разрешал брать сколько угодно. Тем не менее вода в колодце не убывала.

Но однажды утром в колодце обнаружили тело молодого слуги из соседнего дома – прежде его отправили туда набрать воды. Никаких причин для самоубийства у юноши не было, и Мацумура, памятуя о неприятных историях, передаваемых в округе по поводу колодца, начал подозревать недоброе. Прежде всего он повелел не приближаться к источнику, а затем взялся за расследование и решил понаблюдать за колодцем. Он попросил оставить его одного и стал пристально смотреть на воду. Через некоторое время вода внезапно пришла в движение. Оно продолжалось несколько мгновений, потом зеркало воды успокоилось, и тут он увидел, что на поверхности отражается фигура очень молодой – лет девятнадцати-двадцати – женщины. Он вгляделся и понял, что она прихорашивается и красит губы. Поначалу он видел только ее профиль, но вот она повернулась к нему лицом и улыбнулась. В тот же момент он почувствовал, как вдруг сжалось сердце и закружилась голова – подобно тому, как бывает, когда выпьешь чуть-чуть лишнего. А затем все кругом потемнело, и он уже не видел ничего – только улыбающееся лицо женщины… С каждым мгновением оно, подобное луне, становилось все прекраснее и прекраснее и… тянуло, тянуло его к себе – вниз, вниз, вниз – во тьму… В отчаянной попытке он напряг всю свою волю и закрыл глаза.