Он лежал на постели поверх смятого одеяла, бил мокрым лицом скомканную подушку и вскрикивал:

— Отдай!… Отдай!… Отдай!..

— Прекрати истерику! — вскрикивала в ответ мама. — Сию же минуту! Или я…

— Отдай!…

— Прекрати я сказала!.. Стыд какой! Парню почти девять лет, а он….

— Не почти! Не девять! Отдай!.. Ну куда ты его девала!

— Спрятала в кладовку… Утром получишь, а теперь спать!

— Не утром! Сейчас!… Сейчас же! — Вася заколотил ногами, выгнулся, ударил кулаками по одеялу, зарылся в подушку лицом. Промычал измученно:

— Ну отдай же…

— Чтобы ты опять засунул эту ржавую дрянь под подушку?!

— Не буду под подушку!. Рядом положу, на пол! Только отдай!!

— Перестань скандалить! Или я немедленно позвоню отцу! А утром… мы отправим тебя в интернат, вот!

— Хоть на каторгу! Только отдай! — Рыдание тряхнуло Васю короткой судорогой. Он выговорил измученными толчками. — Отдай… Ну, по-жа-луй-ста…

В последнем слове была такая тоска, что мама беспомощно заоглядывалась. И тогда забренчал в прихожей звонок.

— Вот видишь! Кажется, ты разбудил своими воплями соседей… — Мама поспешно пошла из комнаты, а в спину ей с новой силой ударило отчаянное «отдай!».

За дверью и правда оказалась соседка. Пожилая и грузная тетя Тома.

— Яночка, извини, что поздно. Я к тебе за… О-о! А что это с Василием? — Она будто лишь сейчас услыхала неудержимый плач и вскрики.

— Я не знаю! — Мама уже сама чуть не рыдала. — Он сегодня будто с ума сошел! Днем учинил скандал с завучем, убежал с уроков, всполошил всю школу… А потом притащил с помойки грязную железяку и, когда улегся спать, сунул ее под подушку. На этой ржавчине миллиарды микробов… Я отобрала, а он устроил скандал и рёв!.. — Мама судорожно оглянулась на дверь. «От-дай!..» — опять слышалось из комнаты.

Тетя Тома покачала головой.

— Яночка, но если уж так ему это надо… Ты послушай, какое в нем горе… Верни игрушку. Может для него она сейчас важней важного, бывает такое…

Мама прижала кулачки к вискам.

— Господи, да если бы я знала… Сказала ему, что спрятала этот утиль в чулан, а на самом деле кинула в мусоропровод. Думала, к утру забудет… А сейчас разве найдешь? Контейнер наверняка уже увезли…

Мама думала, что ее сдавленный голос Васе не слышен за его шумными слезами. Но Вася как раз притих в тот миг — бывают в долгих рыданиях такие судорожные перерывы.

Контейнер!.. Его, конечно же не увезли! Машина за мусором приходит лишь рано утром!

Камнем, пущенным из рогатки, метнулся Вася через прихожую. Мимо мамы, между косяком и отшатнувшейся тетей Томой. Холодные бетонные ступени заколотили по голым пяткам. С четвертого этажа до подъезда — две секунды! Грудью — о наружную дверь…

Сизые майские сумерки были зябкими. Наплевать! Зато контейнер — рядом. Лишь бы не случилось, что оно застряло в трубе мусоропровода! Лишь бы…

От контейнера пахло ржавым, согревшимся за день железом. Всхлипывая, Вася напряг все жиденькие мускулы, отвалил похожую на люк подводной лодки крышку. В умытое слезами лицо ударил помойный запах. Вася подпрыгнул, лег животом на режущий край, расцарапал сквозь майку живот.

От светившей у подъезда лампочки падали слабые лучи. Контейнер был полон на две трети, и Вася сразу увидел то, что искал. Оно лежало поверх тряпья, пустых бутылок и жестянок.

Вася всхлипнул еще раз и схватил маленькое старое колесо от трехколесного велосипеда. Толчком прыгнул назад, на асфальт. Прижал колесо (вернее, Колесо) к груди. Втулка твердо и радостно впечаталась под сердце. От нее вливалось в тело острое тепло.

«Я тебя нашел!»

«Дзын-нь….» — внутренним неслышным звоном отозвались твердые спицы.

«Больше я тебя никогда… никуда…» — пообещал Вася с еще одним, «остаточным» всхлипом.

«Дзын-нь, да…»

То тепло, которое вливалось в Васю от колеса, было не просто тепло. Оно было счастье. И это счастье заполнило Васю, как заполняет резиновую грелку вливаемая через ворону горячая вода. Вася готов был теперь забыть все беды, простить всем свои обиды. Он любил в этот миг всех и всё на свете. И поздние неуютные сумерки, и подслеповатую лампочку над дверью, и грязный контейнер, и черные железные столбы с веревками для белья, и желтые окна девятиэтажного дома, что громадной буквой «П» огораживал вытоптанный квадратный двор; и столпившиеся в дальнем краю двора гаражи…

— Вы хорошие… — шепотом сказал он всему, что было вокруг. — …И ты хороший, — сказал он бесшумно пришедшему из-за контейнера тощему коту. Кот-бродяга учуял идущую от мальчишки доброту, потерся боком о его ногу, тихо муркнул. Вася присел на корочки, уперся нижним краем Колеса в колени, а на верхний положил подбородок. И стал гладить кота по свалявшейся шерсти. И даже не кота, а весь окружающий мир… Но от подъезда уже спешили к нему мама и тетя Тома.

Дело в том, что, кинувшись за Васей, они решили догнать его на лифте и там на минуту застряли. И теперь были перепуганы: вдруг не найдут! Вдруг он пропал навсегда!

— Яночка, да вот он!

— Сумасшедший мальчишка! Ты сведешь меня в гроб!

Кот, конечно, сиганул во мрак. Вася вскочил, вновь прижал Колесо.

— Не дам!

— Да оставь ты себе свое сокровище! Господи, помчался раздетый… Схватишь чахотку!

Васю привезли на лифте к дверям. Тетя Тома шумно вздыхала и покачивала головой. Мама беспомощно опустила руки.

— Ну вот, добегались. Дверь я захлопнула, а ключи-то не взяла…

— Идемте ко мне, — тетя Тома обрела решительность. — Я поищу ключи. Помнишь, зимой вы оставляли мне запасные, когда мастер проверял газовые плиты…

Все оказались в передней у тети Томы, где пахло лекарствами от заставленного склянками подзеркального столика. Тетя Тома стала шарить в выдвинутом ящике. Вася переступал на сплетенном из тряпиц половике и по-прежнему притискивал Колесо к груди. Мокрыми глазами поглядывал исподлобья на маму. А она смотрела на свое тощее всклокоченное чадо — босое, с чешуйками ржавчины на коленях и на обвисшей, как платьице, майке, с грязными полосками на треугольном зареванном лице (словно и не мылся недавно!). Чтобы не зареветь самой, она собрала последние «педагогические» силы:

— Хватит цепляться за этот металлолом. Никто не отберет… Только не вздумай больше укладывать такую жуть с собой в постель….

Тетя Тома тем временем нашла ключи, крутила их на пальце. И тоже смотрела на несчастного соседа.

— Яночка, их обоих нельзя таких в постель… Ну-ка, пошли… — Она вдвинула Васю в ванную, сдернула с него перемазанную майку — оказалось, что и под ней, на животе, ржавые следы. Тетя Тома жесткой горячей мочалкой вымыла Васе живот, колени, щеки. Затем той же мочалкой, под тугой струей отмыла колесо. Пыльная резиновая шина заблестела, как новенькая. На ободе проступили следы голубой эмали, на втулке — остатки никелировки..