Он терпеливо вынес это бурное выражение любви, потом мягко, но решительно высвободился из объятий Гак, подошел к Франсуа и положил лапу ему на колени; Вильям понимал затруднительность положения и сочувствовал Франсуа.

– Как ты думаешь, Вильям, какого она о нас мнения? – спросил Франсуа.

– Самого хорошего, – воскликнула со смехом Гак.

– Ну а если и я… впрочем… – Франсуа ужасно путался, но выражение, с которым он говорил, было красноречивее всяких слов, – ну, а если и я, Эмили…

– Убирайтесь, – прошептала Гак, делая последнюю попытку обратить на себя внимание Вильяма, но Вильям, хотя и не отличался чувствительным сердцем, был, во всяком случае, джентльменом: он вскочил с места и убежал.

Франсуа подвинулся к Гак.

– Я и так убрался, милочка, – сказал он нежно, – мне некуда больше идти, кроме этого направления.

И он неожиданно обнял ее за шею.

– Вот это направление, дорогая.

Возвратившийся Вильям был поражен тем равнодушием, с которым его встретили.

Вильям вообще отличался глубоким сознанием своего собачьего достоинства.

После приветливого тявканья, имевшего целью привлечь внимание этих двух существ, которые были обязаны о нем заботиться, он не стал больше настаивать и преспокойно отправился в комнату Сары.

Дверь оказалась открытой; Вильям не вытер лапы о половик: если другие не исполняют своих обязанностей, и он вправе пренебречь своими.

Он вспрыгнул на кровать, хладнокровно взглянул на грязные следы, которые оставили его лапы на шелковом одеяле, уткнулся в него носом и закрыл глаза.

Гак получит выговор за эти пятна; Вильям чувствовал, что он отмщен.

В силки поймал я птиц мечты

И пенье слушал их;

Их крылья – яркие цветы

Пределов неземных,

Которые, как звезды рая,

Меня влекут к себе, сияя.

Фредегонд Шов

Латрез – крошечная деревушка в горах Верхней Савойи. Чтобы добраться до нее, надо миновать город Клуз, залитый солнцем и окруженный горами, ленивые загорелые обитатели которого целыми днями безмятежно дремлют под тенью виноградных лоз. Только после этого начинается настоящий подъем по дороге, на которой едва умещается автомобиль (беда, если навстречу попадаются стада коз или таборы басков) и где воздух освежает и возбуждает, как пенистое вино.

Они не успели обогнуть и первого склона, как Сара уже почувствовала себя лучше.

«Как хорошо!» – невольно подумала она, и это была первая ясная мысль о том, как хороша жизнь, с тех пор как она вышла из тюрьмы.

По мере того как она поднималась все выше и выше, с ее души спадали путы тоски и постепенно сглаживались больные места.

Она могла мечтать о счастье и даже предъявлять жизни известные требования.

Вглядываясь в густую зелень деревьев и кустарников, она снова ощущала пробуждение своего «я», гармонически сливавшегося с пробуждением окружающей природы.

Прошлое похоронено в прошлом, и даже воспоминание о нем растворяется в потоках света и радужных надеждах.

В этом ослепительном свете ярче всего горит ее любовь к Жюльену.

Ничто не помешает им теперь соединиться; ее страдания пришли к концу, и при мысли об этом ею овладела какая-то непонятная физическая слабость.

Щебетание птички, заливавшейся в придорожных кустах, снова наполнило ее душу ликованием.

Сколько счастья ее ожидает! Грядущее будет сплошным праздником.

– Как хорошо, Гак, не правда ли, как хорошо? – с сияющими глазами обратилась она к своей спутнице.

– Ничего себе, – не спеша ответила Гак, – хотя Новый Парк все-таки лучше.

Сара засмеялась, и ее мысли невольно перенеслись в Англию. Ей вспомнилось, как совсем молоденькой девочкой, лет пятнадцати или шестнадцати, она каталась верхом в этом Новом Парке; сквозь изумрудную сетку нежной листвы пробивались ослепительные лучи солнца, и она могла целыми часами молча любоваться этим зрелищем; ей казалось, что вот-вот из-за ветвей деревьев появится сказочный принц и увезет ее в свое волшебное царство. Промчались годы – и скоро она действительно встретится с принцем своих юных грез в другой, не менее волшебной обстановке.

Она решила немедленно запросить по телеграфу адрес Жюльена, а затем телеграфировать ему самому, извещая о своем приезде.

Только маленькая передышка в Латрез, потом на автомобиле в Марсель, там через море в волшебную страну ее мечтаний.

Она старалась представить себе Тунис на основании того, что читала о нем перед отъездом Жюльена: белый город, бирюзовое небо и зеленоватое, сверкающее на солнце море.

Мимолетное, но яркое видение свободной, счастливой жизни.

Кафе, туземные рынки, арабы и евреи, узкие улицы, узкие дома, которые точно таятся не только от нескромных людских взоров, но даже и от солнечных лучей.

Автомобиль сделал крутой поворот, и показалась деревня, всего несколько домов с красными крышами, над которыми возвышался белый уединенный замок.

Автомобиль миновал школу, приютившуюся около домика священника, который стоял на пороге, с детским любопытством следя глазами за проезжавшими.

– Я совсем не устала, – сказала Сара Гак. – Я останусь в саду, пока вы раскладываете вещи. Когда все будет готово, приходите за мной.

Она отдала Гак свое пальто и пошла по направлению к маленькому озеру, густо обсаженному деревьями; листва едва пробивалась, но легкая тень от нее все-таки лежала на круглом маленьком столике.

Сара присела на ветхую скамеечку. Птицы весело порхали в лазури небесного свода; откуда-то неслось самодовольное кудахтанье курицы, олицетворяя собой мирную деревенскую жизнь. Сара даже засмеялась от удовольствия – так хорошо ей было здесь под теплыми лучами солнца.

Ее взгляд случайно упал на миндальное дерево, кратковременное цветение которого напоминало о мимолетности всего земного, и она опять вспомнила тот миндаль, под которым целовалась с Жюльеном. Ей стало грустно, хотя она и старалась не поддаваться унынию, которое так долго держало ее в своей власти.

Прошлое кануло в вечность; она должна бодро смотреть в будущее и вспоминать это прошлое без особой горечи, потому что она искупила свою вину.

Трагические события понемногу изгладятся из ее памяти, не столько с помощью всесильного времени, сколько благодаря тому разнообразию, которое вносят в жизнь такие мелочи, как еда, туалет, переписка с друзьями.

Жизнь никогда не стоит на одном месте.

Она почувствовала, что может спокойно и критически оглянуться назад. У нее не было другого выхода для искупления своей вины, хотя, может быть, наказание и оказалось слишком жестоким.