Мне так хотелось бы знать подробности вашей жизни: как выглядит дом, в котором вы живете, в чем состоят ваши обязанности, как вы одеваетесь, а главное: что вы думаете обо мне и часто ли вы обо мне думаете? Я не сомневаюсь, что вы думаете обо мне, и не боюсь ваших мыслей, дорогой! Колен обещал мне, что расскажет вам обо всем, и я только что получила известие, что он к вам уехал. Мы никогда не будем говорить с вами о прошлом, я вполне полагаюсь в этом на ваше великодушие.

Не знаю почему, но это глупое, ненужное письмо дает мне ощущение бесконечной близости к вам.

Я знаю, что я эгоистка, Жюльен, ведь это так? Я пишу эти письма, которые вы никогда не получите, только ради собственного удовольствия, и только любовь к вам движет моим пером, только любовь…»

Мимолетны и счастье, и горе,

Мимолетны и гнев, и любовь,

До известного только предела

В нас волнуется алая кровь.

Мимолетны часы наслаждений.

Наша жизнь как томительный сон:

После кратких минут пробужденья

Мы в другой погружаемся сон.

Л. Рофэ

К концу весны, которая совсем не походила на весну, так как все время стояла холодная, пасмурная погода, Кориан отбыла свой срок наказания. Она не сообщала об этом Саре до последней минуты.

– Я нарочно скрывала от вас это, – сказала она, с волнением пожимая ей руку, – мне хотелось, чтобы вы как можно дольше думали, что я останусь с вами до конца. Знать, что кто-нибудь выходит раньше, – всегда тяжело. Я, конечно, рада, что выхожу, но из-за вас это меня огорчает. Что вы будете делать одна? Вы такой ребенок! Я уверена, что и на свободе вы такая же. Вы не умеете добираться до сути вещей – вот что я хочу этим сказать. Поверьте мне, возьмите себе за правило изречение (оно годится как для тюрьмы, так и для жизни): «Поступай с другими, как они поступают с тобой»; это золотое правило, особенно для женщин. Не будьте так доверчивы. Теперь – другое. Я часто слышу, как вы бредите, причем вы всегда твердите одно и то же имя, и это не его имя. Вы зовете какого-то Жюльена. Я не собираюсь вмешиваться в ваши дела. Мое правило: не расспрашивай, догадывайся сама и не верь лживым уверениям. Но с вами совсем другое дело: вас я не расспрашивала, потому что знаю, что вы сказали бы мне правду: люди вашего сорта никогда не лгут. Но я и сама могу догадаться, что дважды два четыре, если мне дадут срок на размышление. Так вот, если у вас есть письмо (ведь вы только и делаете, что пишете и стираете написанное), которое вы хотели бы отправить кому-нибудь, то клянусь, что оно пойдет и дойдет по назначению! Мы тоже имеем связи, и вы можете мне вполне довериться.

Беличье личико выжидающе смотрело на Сару.

– Я и хотела бы, да не могу, – прошептала Сара, – у меня нет готового письма, дорогая Кориан.

– Может быть, так и лучше, – сказала Кориан после минутного размышления. – Моя старуха мать всегда говорила мне: никогда не пиши мужчинам, ничего не пиши, особенно…

Сара усмехнулась.

– И моя мать того же мнения. Она всегда проповедует: ни одного написанного слова; делайте, что хотите, говорите, что хотите, но делайте это осторожно и никогда, никогда не переписывайтесь с мужчинами, особенно с женатыми. Тогда вас будут уважать, даже если вы недостойны уважения.

– Ваша мамаша не очень-то интересуется вами, по-видимому, – бесцеремонно заметила Кориан. – Даже странно, что вы никогда о ней не упоминаете. Держу пари, что вы недолюбливаете друг друга.

– Некоторые матери недостойны этого имени, – с горечью сказала Сара. – Материнские обязанности для них обуза, и они не уклоняются от них окончательно только из боязни общественного мнения.

– Этого нельзя было сказать про мою старуху, хотя она и выпивала. Впрочем, она пила, как настоящая леди, исключительно ликеры или бренди и знала в них толк; пива она никогда не употребляла. И по виду она была настоящая леди, в перчатках и с вуалеткой. Ей пришлось уйти из балета, когда она растолстела; бренди – ужасно калорийная выпивка. Не стоит злоупотреблять, ладно?

Кориан умолкла, погрузившись в воспоминания.

– Ее похороны, по самому первому разряду, стоили мне полугодового заработка. Честное слово! Четыре лошади, дюжина факельщиков с белыми перьями, все соседи присутствовали на погребении. Так обидно, что она не могла всего этого видеть, ей бы, наверное, понравилось! Однако вернемся к нашим собственным похоронам! Я подлатала все ваши вещи и раздобыла для вас более или менее приличные простыни, мыла пока хватит, а что касается горячей воды, пожалуйста, до десятого не давайте этой старой свинье Агнессе ни копейки, потом заплатите ей опять, а если она не будет носить, совсем не платите. Главное – не обнаруживайте слабости вашего характера и не уступайте. Как только люди замечают, что кто-нибудь слабохарактерен, они сейчас же садятся к нему на шею. Поэтому берегитесь и давайте им должный отпор.

– Постараюсь, – обещала Сара не без иронии.

– Смейтесь, смейтесь, вы прекрасно знаете, что я говорю правду. Все ваши «пожалуйста» и «очень вам благодарна» не доведут вас до добра с этими свиньями. Они считают такое обращение доказательством слабости характера и стараются использовать эту слабость. Это обычное явление. Можно было бы многое сказать по поводу преимуществ, которые выпадают на долю вежливого человека, – я что-то не вижу этих преимуществ. По-моему, гораздо правильнее поведение такого рода: видишь вот это, сделай то-то – тогда получишь! Чувство благодарности свойственно очень немногим, одному из миллиона, и еще меньше людей, которые умеют ценить это чувство в других. Я думаю, что гораздо легче быть щедрой, доброжелательной и даже воздержанной, чем благодарной. Честное слово!

В этот последний вечер Кориан впервые поцеловала Сару.

– Я не люблю целовать женщин, – сказала она при этом.

Сара не смыкала глаз в эту ночь; освобождение Кориан вызвало в ней целую бурю бесплодных сожалений, и глубокое отчаяние, которое она с таким трудом преодолела, овладело ею с прежней силой.

Ее снова подстерегало одиночество, этот страшный враг, за спиной которого грозно стояли время и тишина.

Наконец рассвело, и Сара увидела сквозь узкое тюремное окно кусочек серого, тоскливого неба.

Кориан крепко спала; пепельные волосы, которые значительно потемнели за это время, до половины закрывали ее лицо, а губы казались в полумраке совсем черными.

Скоро ее не будет.

В коридоре послышался повелительный голос надзирательницы, будившей арестанток.

Кориан проснулась.

– Я выхожу сегодня! – закричала она, сияя от радости, но в ту же минуту вспомнила о Саре.

Она бросилась к ней и нежно обняла за шею.

– Вам будет легче, если вы выплачете свое горе. Только не смотрите на меня такими ужасными глазами. Вам осталось всего четыре месяца – ну что такое четыре месяца? Они пролетят как стрела. А когда вы выйдете отсюда, будет уже лето. Подумайте только – лето, и мы все придем вас встретить, и через пять минут вы забудете, что сидели в этой проклятой тюрьме. Полно, полно…