– Так, значит, тебе хочется узнать о жизни пирата, – сказал Джеймс, вытягивая перед собой ноги.

Тео внимательно посмотрела на него. Когда он был мальчиком, его лицо выглядело так, будто его изваял искусный скульптор, такой как Донателло. Тео никогда не удивляло, что мать Джеймса называла его лицо ангельским. Он выглядел и пел как херувим, один из тех, кому предстояло провести жизнь, распевая псалмы и гимны – такие веселые и радостные, что птицы стали бы рыдать от зависти.

Но теперь его лицо стало шире, как и все остальное. Нос же его явно был сломан в какой-то схватке. И еще – эта татуировка…

– Что тебя так привлекало в жизни пирата? – спросила она и затаила дыхание. В этом вопросе содержался еще один: «Что тебя привлекало намного сильнее, чем я?» Черт, совсем не время сейчас превращаться в Дейзи с ее уязвимостью! И все же очень больно, когда тебя предают.

Дважды в жизни ей казалось, будто у нее из груди вырвали сердце. Сначала – когда она поняла, что Джеймс лгал ей о причине своего решения жениться, а потом – когда умерла ее мама.

– Ты ведь знаешь, каким я был непоседой… – произнес Джеймс, отчасти проигнорировав ее вопрос. – В детстве я часто выбегал из дома и долго носился по саду. А первые три года в море я постоянно находился в движении, изо дня в день. Ходить под парусами – тяжелая работа. Топить пиратские корабли – еще труднее.

– Могу себе представить… – Тео встала и, подойдя к колокольчику, дернула за шнурок. Она больше не могла выносить столь интимную обстановку. Гораздо лучше перейти в столовую, где она найдет, чем занять руки, и где рядом с ними будут слуги. – И что же тебе довелось повидать? – спросила она, снова усаживаясь на свое место.

Он рассказал ей об огромной рыбе, высоко выпрыгивавшей из воды, рассказал о длинных щупальцах спрута, а также о том, как лучи восходящего солнца вырываются из-за океана, когда вокруг ничего не видно, кроме бескрайней водной глади.

Когда же они перешли в столовую, Джеймс взмахом руки отпустил слуг, стоявших за их стульями. Тео хотела возразить, сказать, что хозяйство в ее доме налажено столь безукоризненно именно потому… И тут она вдруг осознала, что это больше не ее дом.

К счастью, Джеймс задал вопрос о ткачах, и было необычайно приятно рассказывать об этом человеку, проявившему искренний интерес.

Свечи погасли, а они все говорили и говорили. Несколько раз Тео упомянула, что утром покидает дом. Но Джеймс вел себя вполне разумно – ничего общего с грубым свирепым дикарем, схватившим ее в холле. Потом он проводил ее по лестнице наверх, довел до спальни и поклонился как истинный джентльмен. После чего удалился.

И лишь когда Амелия уложила ее в постель, Тео осознала, что немного опечалена. «Неужели летучая рыба – достаточная для него причина, чтобы пропадать столько лет? – думала она. – Какой же дурой я была когда-то». Так или иначе, но мысли о друге детства никогда не оставляли ее. И теперь, когда возмужавший вариант этого друга – такой обаятельный, с изысканными манерами – улыбался ей через стол, она хотела большего. Хотела, чтобы он любил ее так, как когда-то. Но он, очевидно, очень изменился…

Несколько часов Тео пролежала без сна, уставившись в темноту, чувствуя, как слезы подступают к глазам. Хотя Джеймс сказал, что не заходил в гавань к той принцессе, скорее всего он это сделал. И, судя по его улыбке, «гавань» эта была весьма соблазнительной. С пышными формами, без сомнения.

Тео могла быть обаятельной, вполне возможно, но соблазнительной – никогда. Ее старые мучительные раны разбередились, и к середине ночи Тео пришла к заключению: как бы ни были прекрасны шелка и атласы, в которые она одевалась, она по-прежнему ощущала себя «гадкой герцогиней», и это наводило ужасную тоску и уныние; ее переполняла жалость к себе.

На следующее утро Тео проснулась страшно сердитая, главным образом на себя, хотя немного и на Джеймса тоже. Разве он не мог держаться в стороне и жить своей собственной жизнью со всеми этими золотыми островитянками, с их потайными бухтами… и всем остальным?

А она стала бы счастливой вдовой. Нашла бы мужчину с умными глазами и худощавым лицом. Он был бы сильным, но худым. К тому же очень добрым и хорошо воспитанным. После минутного колебания Тео наделила этого мужчину чуть длинноватым подбородком. Красавец ей был не нужен.

Ей то и дело вспоминалось, как приветливо и благожелательно смотрел на нее Джеймс через стол накануне вечером. И как вежливо и дружелюбно задавал ей вопросы – в точности как доброжелательный дядюшка, c которым она почему-то долго не виделась.

Когда Тео наконец спустилась к ленчу, внизу ее встретил Мейдрон.

– Ситуация возле дома только ухудшилась, – сообщил он, едва поспевая за хозяйкой, устремившейся к столовой. На завтрак Тео выпила лишь чашку горячего шоколада и чувствовала, что очень проголодалась.

– Ухудшилась? – спросила она. Не дожидаясь, когда дворецкий отворит перед ней дверь в столовую, Тео открыла ее сама и вошла.

Джеймс сидел за столом, ел что-то, напоминавшее половинку жареного поросенка, и читал газету. Заметив жену, он поднял голову и встал.

– Прости, что начал без тебя. Я ошибочно подумал, что ты не придешь к ленчу. Решил, что ты поешь в своей комнате.

– Я никогда не ем у себя в комнате, – сказала Тео, с трудом сохраняя спокойствие.

Джеймс приподнял бровь и вопросительно взглянул на Мейдрона. Потом снова посмотрел на жену.

– Выходит, ты не завтракала? Неужели никто в этом доме не понимает, что ты превратишься в высохшего дервиша, если не будешь питаться регулярно?

Слуга выдвинул для нее стул, и Тео опустилась на него. Съев кусочек форели, приготовленной с очень небольшим количеством масла, она почувствовала себя значительно лучше.

А Джеймс больше не говорил ни слова. И он к тому же не перестал читать газету. Если такова и была семейная жизнь, то Тео не хотела для себя ничего подобного. Правила вежливости делают жизнь сносной. А если человек уткнулся в газету, вместо того чтобы вести учтивую беседу, то он может с тем же успехом присесть на корточки перед очагом и, как дикарь, пожирать обуглившиеся куски мяса.

Мейдрон предложил три различных десерта, каждый из которых держал слуга, выступивший вперед одновременно с двумя другими. По крайней мере не все в ее хозяйстве развалилось. Тео указала на грушевый торт.

– Подайте и мне кусок того торта, – протяжно произнес Джеймс с другого конца стола.

Мейдрон, сопровождаемый слугами, обошел стол.

– Зачем все это?… – в раздражении сказал Джеймс. – Не было никакой необходимости подходить сюда. Мне вот тот. – Он указал на торт своей вилкой.

Тео показалось, будто воздух обжигает ей грудь – словно она вошла в кузницу. Но она начала есть свой торт, пытаясь игнорировать тот факт, что Джеймс все еще продолжал читать. И посмеивался во время чтения, не потрудившись сообщить, что его так рассмешило.