Его хромая походка перешла в тяжелый, неуклюжий шаг, и он скрючился от боли. Внезапно мужчину вырвало – похоже на водянистый зевок, содержимое желудка испачкало его и без того грязную майку и дорожные башмаки. У него почти ничего не было в животе, поэтому рвота не принесла облегчения, зато еще больше ослабила его и заставила шататься из стороны в сторону.

Наконец он остановился, наклонился, уперся ладонями в колени. Он весь взмок, и пот стал холодным, как лед, и липким. Боб выронил фонарик. Теперь на грудную клетку стало давить еще сильнее, будто к сердцу подвесили тысячетонный камень.

Его сердце.

Его проклятое сердце.

Он упал на колени. Схватился за грудь. Ситуация представлялась ему с разных сторон. Сначала он мог думать только о Лилли и остальных, и что он должен просто перетерпеть, потому что лучше других знал: масса других причин может вызвать симптомы, которые просто напоминают сердечный приступ.

Вот тогда головокружение и удушье обрушились на него и утянули за собой. Он упал, все еще держась за живот, прерывисто хватая воздух у самого пола тоннеля, с каждым выдохом поднимая облака черной пыли.

Вторая стадия осознания наступила приливом раскаленной добела злости: ты идиот, ты дурак, ты должен был быть врачом, а теперь посмотри на себя. Посмотри на себя. В самый худший из возможных моментов. Вся твоя беспечная жизнь теперь настигает тебя!

Все эти попойки, поздние отходы ко сну, сигареты, острый томатный соус и чипсы, сочные, с маслом и беконом, и жареная курица, и бананово-сливочный пирог – все наказания, которым он подвергал сердце все эти годы, – все это возвращалось сейчас, по заслугам.

Свалившись на спину во внезапном приступе агонии, он ощутил острую боль, посылающую спазмы в центр грудной клетки, обхватил себя руками и судорожно хватал ртом воздух. Он смотрел на потолок сквозь слезы. Его легкие жаждали кислорода, который едва попадал в них. Наступила третья и последняя стадия – волна отчаяния.

Волна огромна – это действительно сердечный приступ, о котором доктор в Августе предупреждал его десятки лет назад, и он не мог случиться в более подходящий момент.

Из уголка глаза выкатилась слеза и поползла по левой стороне лица. Боб, не отрываясь, смотрел на источенные червями загогулины на потолке тоннеля в тусклом луче света от упавшего фонарика и чувствовал, как вокруг сердца сжимался кулак, как бетон заливал легкие, как застывала кровь в жилах и все становилось смазанным и расплывчатым. Он знал, что будет дальше, и думал о том, что не сможет снова увидеть Лилли, не сможет сражаться бок о бок с ней, не сможет увидеть ее сияющие карие глаза, наблюдающие за тем странным цирком, в который превратился мир.

Все это пролетело в его голове за миллисекунду, которая казалась вечностью.

Он вспомнил о детях. Он думал о том, как держал на коленях маленького мальчика Дюпре, Лукаса, всего пару дней назад, играя с ним в игру «Как ездят на лошадях джентльмены», а ребенок заливался смехом, и по какой-то причине Боб в этот момент испытывал огромное и неожиданное чувство завершенности; просто услышать детский смех в эти темные времена – уже бальзам на душу. Боб никогда не был женат и не знал, что значит иметь детей, но он любил их, он обожал этих маленьких сорванцов, которых он и Лилли взяли к себе после падения Вудбери. Он любил близнецов Слокам, их эльфийские лица напоминали ему двух маленьких сахарных кукол: особенно ярко их глаза блестели в момент, когда Боб показал им четырехлистный клевер, который он нашел на прошлой неделе.

Эти дети олицетворяли собой надежду на то, что однажды мир станет прежним, и они значили для Боба все, и теперь, корчась в муках сердечного приступа, он думал о проповеднике и его сумасшедших головорезах, которые тянули свои лапы к этим детям. Он думал о детях на линии огня. Он думал о том, что они могут быть в опасности прямо сейчас, в это мгновение.

Боб начал ползти, его левая рука совершенно онемела, ноги не слушались, легкие были в огне. Он прополз несколько дюймов и сдался. Он дышал через нос, вдыхая облака угольной пыли.

Он начал снова, таща свое падающее то и дело тело с агонизирующей медлительностью, по несколько сантиметров за раз. Казалось, что его грудная клетка скоро расколется от боли. Он словно вдыхал стальную стружку, но не хотел сдаваться.

Он продолжал ползти, и его пылающий взгляд оставался прикованным к непрощающей темноте перед ним.

Горизонт на востоке из темно-синего становился размыто-серым, первые лучи дня прогоняли тени из лесов вокруг Вудбери.

Воздух наполнился свежестью раннего утра и пением птиц, и из люка в земле появился темный силуэт, поспешно направился к поляне и забрался на ближайший дуб.

Птицы в высоких ветвях издали хриплые кровожадные звуки – то ли приветствовали, то ли предупреждали об опасности высокую фигуру, когда та нашла хорошую позицию для наблюдения и полезла в карман за биноклем. Человек был одет в поношенную куртку с капюшоном, его тонкие косички трепетали на ветру, и Майлз Литтлтон обвивал рукой ствол дерева, чтобы удержаться, пока он рассматривал пустырь за полями табака.

Через бинокль он видел узкую панораму брошенных фермерских домов, заваленных обломками, и пересохшие устья рек, пересекающие земли Джорджии, как сухие вены огромного трупа. Он видел мишурное сияние реки Флинт, которая змейкой извивалась в свете нового дня.

Он моргнул. Примерно в двух с половиной милях отсюда с Ков-роуд поднималась туча пыли. Он моргнул снова. Настроил фокус и посмотрел на огромное чернильное пятно автомобилей и миллион теней, качающихся, движущихся с медленной уверенностью черного айсберга.

– Черт побери, – пробормотал Майлз, и бинокль болтался и прыгал вокруг его шеи, пока он поспешно слезал вниз. Парень спрыгнул на землю, пошел обратно через поляну к заслону люка. Отодвинул заслон и спустился вниз.

Шаги приблизились к нему, как только он коснулся тоннельного пола.

– Ну? – Голос Лилли прерывался от напряжения, кулаки невольно сжимались. Она стояла перед Майлзом в камуфляжной куртке, волосы убраны в хвост. Через плечо был переброшен ремень патронташа, между маленькими грудями – ряд металлических патронов.

Майлз хмуро взглянул на нее.

– Они уже переплыли Флинт.

– Черт! – Лилли сглотнула и обвела взглядом комнату, смотря на остальных, что толпились позади нее. Гарольд Стобач носил на бедре двенадцатизарядный револьвер, его красновато-коричневое лицо блестело от пота. Дэвид Штерн стоял в его тени, перевесив автоматическую винтовку «АР-15» через плечо своей шелковой дорожной куртки. Норма Саттерс приковыляла и встала позади Дэвида, пухлые черты ее лица посмурнели.

– Так они что, ворвутся сюда через полчаса? Примерно так?

– Окей, окей… все ясно, – Лилли с трудом сглотнула снова, изо всех сил пытаясь сконцентрироваться на поставленной задаче и глядя на простирающийся перед ней главный тоннель. Менее чем в ста футах дорога растворялась в темноте. Они пытались экономить энергию и лампочки, используя только необходимый минимум. Теперь Лилли подошла к стене и повернула выключатели, которые Боб установил для безопасности несколько дней назад. – Вот что мне нужно: мне нужно, чтобы каждый внимательно послушал, потому что времени хватит, чтобы сказать это только один раз.