— Завтра с утречка разделаем вашего кабанчика, — заверил Климарь. — В лучшем виде. Чистенький получится. Кипяточку заготовьте цебарочки две-три, соломки свеженькой… Ножички у меня с собой, подточим… Брусок найдется?..

— Найдется, голубь, найдется! — сказала Серафима. Что это с ней произошло, с бабкой? «Голубь»! Она без конца подливала гостю, не жалея самогонки.

— Некоторые думают, что кабанчика забить — раз плюнуть, — продолжал Климарь. — Э, нет… Вот я тебе, бабка, объясню…

Меднолицый квадратный Климарь начал как бы разъезжаться в моих глазах, наподобие гармоники. Плошка медленно поплыла по хате самолетным огоньком. У меня был сегодня нелегкий день. После рюмки самогона это особенно почувствовалось.

— Бабка! — сказал я, едва ворочая свинцовым язы» ком. — Пойду спать!

Я взял прислоненный к косяку МГ.

— Иди, голубь, иди, — сказала Серафима и перекрестила воздух передо мной и пулеметом. — Заморился, работы много, — пояснила она забойщику.

Климарь с любопытством посмотрел на МГ.

— Умеете? — спросил он не без уважения. — Я слышал, у вас сегодня утром одного ухлопали?

— Ухлопали, голубок, ухлопали! — успокоила его Серафима и наполнила чарку.

Я повалился на топчан, под окно, заделанное фанерой, и поставил МГ в изголовье. Карабин и нож, весь арсенал, находилсь под рукой. Нападения с улицы сегодня я не очень опасался. Пока Климарь не вернется со сведениями о положении в Глухарах, они сюда не пойдут. А он сейчас пьян изрядно и выйти не сможет. Все же присутствие забойщика внушало беспокойство. «Не буду спать, решил я. — Пока они болтают за перегородкой, просто передремлю». Мне хорошо запомнились две рукоятки, торчащие из-за голенища у Климаря. Вдруг ему помимо разведки дали задание доделать работу, с которой не справился Санька Конопатый? Да нет, вряд ли. Забойщик, свободно шастающий по селам, слишком ценен для Горелого, чтобы тот терял его из-за такого пустякового разового поручения. Климарь не должен разоблачать себя.

— Рано или поздно все они разлетаются, — сетовала бабка. — У нас так: «Мне мать не род и отец не род, мне та родина, ктора жинку родила».

— Верно! — поддакивал Климарь, — У нас, на белорусской стороне, так говорят.

— Вот я тебе расскажу про Аринку, — слышал я сквозь дрему. — Вы там, в Ханжонках, про Аринку не слыхали?

— Н-нет, — отвечал Климарь.

Судя по его заплетающемуся голосу, на столе появилась вторая бутылка. До чего расщедрилась сегодня Серафима!

— Так то ж моя двоюродная сестра! — удивилась бабка. — Аринка Довгопятая, под Ханжонками живет. Она старейшая за меня лет на десять. И вот посватался за нее парубок, Микола, уж малец — самый красивый на селе!

— 3-за старуху? — удивился Климарь.

— Да ты, голубь, слушай ухом, а не брюхом! — сказала бабка. — То ж было еще при царе… Он сразу за двух посватался, Микола…

— Ге-ге-ге! — рассмеялся забойщик, словно в бочку поколотил. — Не дурень!

— А я не говорю, что дурень, я говорю — красивый… За той, за другой, машину давали, а за Аринкой — сто рублей.

— Какую машину? — спросил забойщик. — Откуда машину-то взяли?

— Как откуда? Молотилку! Ну, он подумал, потом пришел на заручение к Аринке — сапоги начищенные, рубашка шелковая… Аринка — она худущая, желтая, ну, чистый дрючок, по три юбки надевала, исподняя до земли дотиралась, чтобы ноги хоть прикрыть — то-онюсенькие были…

— Ге-ге-ге!..

Аринка… Значит, бабка сегодня в ударе, это ее коронный рассказ.

— Ну а потом пошли молодые в клеть. — Мне это уже было известно во всех подробностях. — А малец этот, красивый Микола, как выскочит из клети да к реке, там сел, за голову держится. Она, Аринка, оказывается, уже нехорошая была, а он только хорошую хотел взять… Ну, конечно, конечно, он, Микола этот, ее уламывал месяца три, она не давалась, тем ему и понравилась, что дуже честная девушка, себя соблюдает… И тут такой конфуз. Ну, пришлось на Аринкину рубашку вина вылить, того, каким причащают. Для порядка! А уж Аринка-то убивалась от своего позора, уж так она припадала к Миколе, а он все мучился. Она прямо вся как скелет стала от любви к красивому мальцу, а он пожил немного и ушел в город на заработки, не мог перенести такого обмана. Приезжал только как бы на каникулы, на недельку-другую. — Э, не спи, Капелюх, слушай дальше про мальца! Бабка все наквохтывала и наквохтывала. — …Стала она, Аринка, его всякой водой на приворот-травах поить, чтобы полюбил. Уже двоих она от него понесла, а все поила: как приезжал, все мешала травку то в чай, то в водку. И полюбил! Ага!.. — В этом месте бабка, как опытный рассказчик, делала паузу, чтобы слушатель мог оценить крутой перелом событий. Полюбил! И как приедет, сразу: «Аринушка, Аринушка». Даже руками не касается, пока баньку не примет, до того с нежностью. Только чересчур она его, видать, поила: худеть он начал, с лица сходить, а вскоре в баньке и помер. Аринка и сейчас живая, ей уже восемьдесят. Вот какое непонятное дело — любовь, не мы, люди, хозяева этому, судьба сводит, крест…

Вот тут-то, дождавшись финала, я провалился в сон. Никакой хирургический будильник уже не мог меня разбудить. Я провалился, летел куда-то вниз, словно выброшенный из самолетного люка, пока Наконец не попал в мягкое удобное облако, где пристроился поудобнее. Последней моей мыслью и заботой был Попеленко. Успеет ли, проберется ли?

Я проснулся, когда в окнах уже забрезжил свет. Часов восемь отхрапел! Потянулся к оружию — весь арсенал на месте. За перегородкой все еще горела плошка. Я заглянул в щель и увидел бабку Серафиму. Она сидела за дощатым, уже чисто прибранным столом и держала перед собой потрепанную книгу. С печи раздавались равномерные звуки, там как будто, с предыханием и хеканьем, дрова пилили. Это, как я понял, Климарь посапывал. Свалила его все-таки Серафима. И, видно, свалила крепко.

Я протер глаза. Да, бабка, сонно покачивая головой у плошки, упрямо глядела в книгу. Это была ее любимая книга, тщательно оберегаемая, завернутая в газетку. Удивительно, что не только видавший виды томик, но и обертка прошли через всю войну и не были скурены заезжим и захожим людом. Видать, здорово Серафима берегла свою святыню. Этот роман, «Борьбу миров» Уэллса, я привез как-то до войны и детально пересказал содержание Серафиме, которая охотно слушала изложения всяких серьезных литературных произведений, а затем передавала услышанное соседкам, конечно, с некоторыми вольными комментариями, вроде: «И вот он, сволочь-злодей, паразит-помещик Троекуров, паскуда, говорит красавцу Дубровскому…»

К Уэллсу бабка отнеслась совершенно по-особенному. «Вот он, «Кокалипсис»! — так она припечатала мое устное переложение романа. — Давно хотела узнать, что там сказано, и узнала». Поскольку Библии в хате не было — ее запрятал осмотрительный дед Иван в начале двадцатых годов, да так запрятал, что и после смерти не нашли, — то «Борьба миров» заняла место священной книги. «Вот здесь, голубушки, все изложено, — говорила Серафима подружкам, — как будет конец света за грехи наши, как прилетят с планеты Марс черти на трех ногах, будут пищать тоненько и жечь людей огненными фонариками…» В годы войны, в годы воздушных налетов, прожекторов, зенитной стрельбы, десантов, нашествия всякой грохочущей техники и чертей в глубоких касках, Уэллс был окончательно отнесен к числу пророков. Старушки просто ахали, слушая Серафиму.