Если рутинный, бездумный труд автоматизировать невозможно, эти задачи можно возложить на студентов и молодых людей – пусть они таким образом накапливают человеческий капитал. Я, например, более десяти лет подавал клюшки и мячи в гольф-клубе (кстати, самым известным моим клиентом был Джордж Буш, хоть и задолго до того, как стал президентом); моя жена работала официанткой. Эти рабочие места обеспечивают молодого человека опытом работы, который становится важным компонентом человеческого капитала. Но предположим, что существует какая-то особенно неприятная задача и ее невозможно автоматизировать, а по причине опасности нельзя поручить молодым людям в самом начале их карьеры. Например, высокообразованное сообщество производит все виды ценнейших продуктов и услуг, но получает в качестве побочного продукта мерзкую грязь. И сбор этой гадости – ужасная, отупляющая работа. Но если ее никто не будет убирать, вся экономика забуксует. И если у всех в этом сообществе диплом Гарвардского университета, кто же будет заниматься отходами?

Это будет делать золотарь[111]. И этот человек, между прочим, будет одним из самых высокооплачиваемых работников в городе. Если экономика так сильно зависит от сбора отходов и ни одна машина не способна выполнять эту задачу, сообществу придется найти способ мотивировать на это кого-то из своих членов. Один из самых эффективных способов мотивации людей – высокая оплата. Заработная плата, которую общество предложит за уборку мусора, будет неуклонно расти до тех пор, пока какой-нибудь человек – врач, инженер или писатель – не согласится оставить свое приятное занятие и стать золотарем. Таким образом, в мире с огромным человеческим капиталом тоже могут быть не слишком приятные виды деятельности – ну, скажем, быть проктологом, – но бедных людей там нет. Впрочем, многие люди согласятся получать меньше денег, но заниматься приятным для них делом – например, преподавать в университете (особенно учитывая длительный летний отпуск).

Человеческий капитал создает новые возможности. Он делает нас богаче и здоровее, он делает нас более совершенными существами, дает нам возможность жить лучше и при этом меньше работать. И, что наиболее важно с точки зрения государственной политики, человеческий капитал отделяет имущих от неимущих. Марвин Зонис, профессор Бизнес-школы при Чикагском университете, консультант компаний и государственных институтов по всему миру, однажды прекрасно сказал об этом в своем обращении к деловому сообществу Чикаго: «Сложность станет отличительной характеристикой нашего века, – провозгласил он. – Повсюду будет большой спрос на все более высокие уровни человеческого капитала. Страны, которые это понимают, и компании, которые знают, как мобилизовать и применять человеческий капитал, а также школы, которые его создают… станут победителями в нашем столетии. Остальным же достанется лишь большая отсталость и больше страданий для их собственных граждан и больше других самых разных проблем»[112].

Много лет назад, когда я был студентом, одно из сестринств на территории нашего университетского кампуса село на диету. Это была не обычная диета: девушки ели исключительно грейпфруты и мороженое и искренне верили, что, поедая в больших количествах эти продукты, действительно можно похудеть. Само собой, диета оказалась совершенно неэффективной, но эта история навсегда застряла в моей памяти. Я был просто поражен тем, что группа очень умных женщин, совершенно забыв о здравом смысле, села на такую невероятно сомнительную диету. Нет никаких медицинских или диетологических данных, которые позволяли бы предположить, что потребление грейпфрутов и мороженого способствует потере веса. Но какая привлекательная идея! Кто не хотел бы похудеть, лакомясь фруктами и мороженым?

Недавно я опять вспомнил об этой сладкой диете, когда один из соседей посвятил меня в свою инвестиционную стратегию. Он пояснил, что в прошлом году сильно пострадал из-за того, что его инвестиционный портфель оказался перегруженным акциями технологических и интернет-компаний, но теперь он намерен вернуться на рынок с новой, усовершенствованной стратегией. Для этого он изучит графики прошлых движений на рынке, чтобы найти модели, которые подскажут ему, в каком направлении рынок пойдет дальше. Не могу сейчас вспомнить, какие именно модели он искал. Я не слишком внимательно его слушал, потому что, во-первых, поливал в тот момент цветы, а во-вторых, в моей голове звучали только два слова: «Грейпфрут и мороженое!» В своей инвестиционной стратегии мой весьма умный сосед – врач и преподаватель в университете – забирался в чрезвычайно рискованные области, не имеющие ничего общего с наукой. И такое случилось не с ним одним. Когда заходит речь об управлении персональными финансами (или о борьбе с лишним весом), умные люди забывают о здравом смысле быстрее, чем вы произнесете волшебные слова «чудо-диета». Правила успешного инвестирования средств поразительно просты, но они требуют дисциплины и краткосрочных жертв. Отдача на инвестиции представляет собой медленное, постепенное и стабильное накопление богатства с множеством неудач и сложностей на этом пути, а вовсе не рог изобилия, из которого буквально на следующий день начинают сыпаться деньги. И вот, столкнувшись с перспективой отказаться от потребления сейчас ради дополнительных благ в будущем, мы с нетерпением выбираем более быстрые и простые методы, а потом очень удивляемся и сетуем на то, что они не работают.

Эту главу не стоит рассматривать как учебник или инструкцию по управлению персональными финансами. Отличных книг по инвестиционным стратегиям предостаточно, а одна из лучших принадлежит перу Бертона Малкиела, который любезно согласился написать предисловие и для книги, которую вы держите в руках. Его книга называется: «Случайная прогулка по Уолл-стрит»[113]. А эта глава посвящена скорее тому, чем в деле персонального инвестирования нам может помочь базовое понимание рынков, то есть идей, описанных в двух первых главах. Любая инвестиционная стратегия должна подчиняться фундаментальным законам экономики, точно так же, как любая эффективная диета базируется на фактах из химии, биологии и физики. Воспользуюсь названием бестселлера Уолли Лэмба[114] и скажу: я знаю, что многое из этого – правда.

На первый взгляд финансовые рынки устроены чрезвычайно сложно. Акции и облигации – довольно непростые инструменты, но ведь есть еще опционы, фьючерсы, опционы на фьючерсы, процентные свопы, государственные «стрипы» и печально знаменитые сегодня свопы кредитного дефолта. На современной Чикагской товарной бирже можно купить или продать фьючерсный контракт, основанный на средней температуре воздуха в Лос-Анджелесе. А в Чикагской торговой палате можно купить и продать право на выбросы оксида серы. Да-да, вы правильно поняли: вы можете заработать (или потерять) деньги на торговле смогом. От деталей подобных контрактов и правда голова идет кругом, но, по сути, во всем этом нет ничего особенно сложного. Финансовые инструменты, как и любой другой продукт или услуга в рыночной экономике, должны создавать какую-то ценность. И покупатель, и продавец должны чувствовать, что заключение этой сделки принесет им определенную выгоду. Предприниматели стараются предложить и вывести на рынок финансовые продукты, более дешевые, быстрые, простые или в каком-либо еще плане лучшие, по сравнению с существующими. Взаимные фонды были в свое время финансовой инновацией, как и индексные фонды, популярности которых сильно способствовал Берт Малкиел. А в 2008 году, на пике финансового кризиса, стало ясно, что даже топ-менеджеры Уолл-стрит не в полной мере понимают, как работают некоторые продукты, которые покупают и продают их компании. А между тем абсолютно все финансовые инструменты – сколько бы опций они ни предлагали – основаны на четырех простых потребностях. Перечислим их.