И поцеловала его. Губы пахли изюмом почему-то, а кожа — шафраном, смесью ароматических масел и свежего пота. Оторвался Целест с трудом, окончательно одурманенный и непозволительно, кретински счастливый. Что там Вербена говорила… принцип подобия, объединение, борьба против эпидемии…

Чушь все это. Собачья. Собаки-Виндикара.

Целест пошатывался и улыбался. Невпопад кивал. Теперь и его рот пах изюмом, может быть, от помады, или чем еще девчонки пользуются, — он сглатывал сладковатую слюну

— Да, — сказал он, чуть наклоняясь к микрофону. — Принцип подобия. Исцеляется подобным… если будем все вместе, закончится и эпидемия.

«Вербена говорила про Амбивалента? Да или нет? Не помню. Неважно».

Он выпрямился и обнимал Вербену. Лучисто искрилась заколка — вблизи было видно, что она изрядно потерта, кое-где сколот камень и погнута ювелирная вязь металла. «Я подарю ей новую… или лучше кольцо?»

— Принцип подобия, — проговорил он.

— Принцип подобия, — отозвалось в океановидной Большой Собаке, Целест зажмурился, пытаясь нырнуть — как «нырял» в день смерти, когда Цитадель переполнило кровью, гарью и слезами.

Получилось?

Да или нет?

«Я поставил — ва-банк на зеро. Такие ставки выигрывают, или… пиф-паф, обойдусь без пистолета. Нет. Вербена — не шарик рулетки. Я могу проиграть, но не она».

Элоиза почему-то грозила кулаком — Целесту или Вербене? Оба — ораторы на «три с минусом» по школьным оценкам, а то и на «минус три». Зато он обнимает ее.

— Принцип подобия, — разнеслось в толпе, фразу жевали, как безвкусный комок бумаги, не решаясь выплюнуть. Вербене верили, как и предсказывал Целест, а его — длинного, как орясина, рыжего Магнита-воина, с зазубринами ядовитых шипов на косточках запястья, в серой мантии, пахнущей застарелой кровью, — опасались.

Палач, инквизитор и воплощенное зло. Хуже — только «мозгожоры».

«Говорила ли Вербена про Амбивалента… нет? Почему?»

— Вы согласны принять Гомеопатов и войско их — Магнитов как равных себе? Вы верите мне? — спросила Вербена. Она сдавливала где-то у локтя, чувствительный сгиб и нервный узел в кости. Стреляло аж в позвоночник. Целест по-прежнему глуповато улыбался, махал свободной рукой.

Толпа откликнулась:

— Верим.

«Вот и все», — горьковатый привкус грифеля, календаря и бумаги. Целест выдохнул его из легких.

— Ты умничка, — шепнул он Вербене. Элоиза вновь погрозила кулаком, а потом вцепилась в Кассиуса — в точности как Вербена в своего избранника; только рука — левая. Так они и взобрались на сцену.

— Сенат поддерживает высказнную уже идею, — проговорила Элоиза. На Целеста между тем устремила испепеляющий взгляд — в который раз, пришлось радоваться, что сила досталась брату, а не сестре. Целест усилием воли стер с губ дебильную и счастливую улыбку.

Да-да, он помнит про общее благо. Вербена… Вербена просто чуточку важнее.

Кассиус едва дышал, затянутый в багрово-черный костюм. Костюм был ему узковат — на его месте Целест бы не стал кланяться восторженным подданным, а то еще с треском лопнет шов-другой, или отлетят гербованные пуговицы. Элоиза нервно поправляла прическу, заметно бледная, она все-таки улыбалась.

Целест покосился на отца. Адриан Альена делал вид, что его вообще нет здесь. Рядом прятала лицо за веером и легкой муаровой вуалью Ребекка.

«Мама… папа… вы ведь поймете? Простите?» — Целест сглотнул сухой комок — словно встопорщились на пол горл а гланды. И отвернулся.

— По закону Мира Восстановленного, если высказывается в пользу некоего решения весь народ, то решение это превалирует над любым решением Сената, — мерно говорила Элоиза. Она, конечно, готовилась. На шее трепетала жилка, часто-часто. — И на правах сенатора я хотела бы задать вопрос обществу Виндикара: согласны ли вы помогать Гомеопатам в поисках всеобщего врага? Согласны ли принимать участие в ликвидации неизлечимых больных…

«Ух ты, а я и забыл, как официально называются одержимые». — Целест чуть не причмокнул.

— …иначе именуемых «одержимыми».

— Да, — гавкнуло из толпы.

Они повторяли за Вербеной. Они бы объяснились Целесту в любви — каждая женщина и каждый мужчина.

— Организовать дружины в помощь Магнитам и всячески содействовать…

Ничего нового. Старые правила, ветошь из сундуков — Элоиза вытряхивает, распыляя гнилые нитки и испуганную моль. Виндикару плевать на нее — они молятся Вербене.

В точности как во снах Целеста.

Да. Да.

— Господин Верховный Сенатор, вы обязаны ратифицировать решение народа. Направить стражей на поиск Амби…

— Нет! — выкрикнул Адриан Альена, прежде чем все-таки прозвучало имя — название? — общей цели.

«Отец, ты боишься Амбивалента? Почему ты?»

Отец ворвался на трибуну, едва не отпихнув и Кассиу-са, и Целеста — тот едва успел выдернуть Вербену.

— Благодарю за отличное выступление. — Он поклонился танцовщице, а та хлопала ресницами. Немного размазалась, расплылась от налета испарины тушь.

Адриан Альена вновь завладел микрофоном:

— Орден Гомеопатов отделен от политики и дел государства. Так было всегда, и я не позволю менять что-либо, это приведет к распрям и дополнительным беспорядкам. Все останется как есть.

— Это противозаконно! — взвизгнула Элоиза.

Целесту хотелось закрыть лицо ладонями. Интересно,

они и в своем доме-без-теней так спорят? Неудивительно, что туда не пускают посторонних…

«На Рынке торговки и те меньше ругаются!»

— Вы не спросили мнения самих Гомеопатов, — одернул дочь Адриан и, не оборачиваясь к Целесту, добавил:

— Этот мальчишка — всего лишь рядовой Магнит. Он не имеет ровным счетом никакого права голоса.

Целест дернулся, как от оплеухи. Горело лицо — он даже тронул щеку, чтобы проверить — только ли чудится, вдруг еще — непроизвольный выплеск ресурса. Вербена испуганно уставилась снизу вверх.

Целест ощутил себя чучелом, нескладной потешной куклой. Над ним пока не смеялись, но мать отводила взгляд, а отец и вовсе не замечал. Переглянулся с Касси-усом — ну что, камбаленыш, не получилось? А еще собирались про помолвку говорить.

Кассиус пожал плечом. Одним.

На трибуне вновь властвовал Альена. Единственный мужчина-Альена.

— Я обращаюсь к Главам: каково будет ваше мнение?

Повисла тишина. В толпе скребли затылке, мальчишки сплевывали ореховую шелуху. Аристократы вытянулись по струнке, храня выражение лиц, достойное статуй в их особняках. Из этой тишины, словно мышь из стога сена, вынырнул Гораций, пробрался, чуть пригибаясь.