Важнейшей составляющей биогенеза является прирост информационных ресурсов, которыми располагают его участники. Более того, вымирают именно те особи, которые оказались не способны к когнитивной эволюции. К. Лоренц ушёл дальше Ч. Дарвина, который говорил о том, что в живой природе выживает сильнейший. С точки зрения австрийского этолога: среди отдельных представителей того или иного вида выживает умнейший. Это справедливо и по отношению к тем или иным видам в целом. Но в особенности это справедливо по отношению к людям — самым умным представителям биосферы.

К. Лоренц исследовал роль «языка» в когнитивной эволюции животных. В книге «Кольцо царя Соломона» он писал: «Животные не обладают языком в истинном смысле этого слова. У высших позвоночных, а также и у насекомых — главным образом у общественных видов этих обеих больших групп животного царства — каждый индивидуум располагает определённым числом врождённых телодвижений и звуков, служащих для выражения эмоций. Существуют также врожденные способы реакции на эти сигналы, причём реакция наступает всякий раз, когда животное видит или слышит другого представителя своего вида. Некоторые виды птиц, общественная жизнь которых стоит на высоком уровне, такие, как галки и серые гуси, обладают усложненным кодом, состоящим из ряда подобных сигналов. Каждая птица способна произносить и понимать их без всякого предварительного научения. Согласованность в поведении разных индивидуумов у общественных видов животных, возникающая в результате взаимодействия врождённых сигналов и ответных поступков, вызывает у человека впечатление, что птицы разговаривают и понимают друг друга. Врожденный сигнальный код животных, несомненно, коренным образом отличается от человеческого языка, каждое слово которого трудолюбиво заучивается нашими детьми, прежде чем они научатся говорить. Кроме того, такая система сигнализации жестко закреплена наследственностью и, подобно многим чертам строения тела, является характерной особенностью каждого вида; поэтому сигнальный код сохраняется неизменным на всем пространстве распространения вида. Хотя это может казаться очевидным, однако я испытал нечто вроде наивного удивления, когда услышал „разговор“ галок в Северной России, — они беседовали на том самом знакомом мне диалекте, который в ходу у галок, живущих на нашем доме в Альтенберге. Поверхностное сходство между этими „высказываниями“ и человеческой речью уменьшается, по мере того как исследователь приходит к выводу, что все звуки и телодвижения животных выражают только их эмоциональное состояние и не зависят от того, есть ли поблизости другое существо того же вида. Факты отчетливо доказывают, что даже гуси и галки, живущие с самого рождения в полной изоляции от себе подобных, подают свои сигналы в тот самый момент, когда их охватывает соответствующее настроение. При таком положении вещей становится абсолютно очевидным автоматический и даже механический характер подобной сигнализации. Следовательно, мы обнаруживаем её коренное отличие от человеческого языка. В поведении человека также можно найти мимические сигналы, которые автоматически передают определённое настроение, и, помимо вашего намерения или даже вопреки ему, влияют на окружающих. В качестве простейшего примера вспомним зевоту. Мимика, подобная зевоте, сразу обнаруживает ваше настроение с помощью явных сигналов, действующих на зрение и слух окружающих» (Лоренц К. Кольцо царя Соломона. М.: РИМИС, 2011, с. 104–106).

Отсюда следует, что главное отличие между «языком» у животных и языком у людей состоит в том, что первый — продукт по преимуществу био- и психогенеза, что делает его явлением врождённым по преимуществу, передаваемым генетическим путём, а второй — продукт не столько био- и психогенеза, сколько культурогенеза, что делает его явлением, приобретаемым в процессе культурной эволюции. Язык у людей — феномен по преимуществу социокультурный, а у животных он «вшит» во врождённую программу.

Современные исследователи внесли кое-какие поправки в учение К. Лоренца о разнице между животными и человеческими языками. Обнаружилось, что животные «языки» не только передаются по наследству, но и в какой-то мере — результат научения. Обнаружилось также, что высшие животные обладают таким потенциалом, который позволяет им осваивать языки-посредники, которые создали для них исследователи-экспериментаторы. Но что это меняет? Даже если животные вовсю заговорят на человеческих языках, что они нам расскажут? Увы, они обрисуют нам свою — животную — картину мира, а не человеческую. Тут-то и обнаружится лишний раз пропасть, которая отделяет нас от них. Эта пропасть называется культурой.

Современные наблюдения за коммуникативным поведением животных не могут отменить главного — вывода о том, что животные «языки» в основе своей — явление по преимуществу биопсихическое, а человеческие — социокультурное. Иначе говоря, животные «языки» — в первую очередь порождение биопсихогенеза их носителей и во вторую очередь — порождение предкультуры этих носителей.

У людей же всё выглядит с точностью до наоборот: их язык — в первую очередь продукт их культурогенеза и во вторую очередь — продукт их биопсихогенеза. Но и по пути своего биопсихогенеза животные предки человека ушли от своих животных собратьев на неизмеримо большее расстояние, чем это удалось другим животным. Вот почему нашим животным предкам и удалось совершить в своём развитии скачок от животного «языка» к человеческому. Этот скачок был подготовлен предварительной эволюцией предъязыка.

Мы можем наметить здесь три процесса в переходе предъязыка в язык.

Междометная гипотеза о происхождении языка была весьма убедительно обоснована ещё в XVIII в. Иоганном Гердером. Её актуальность не подлежит сомнению. Её надо развивать. Вот каким образом В.А. Рак вписывает себя в ряд её современных приверженцев: «С тех времён (когда наши предки увидели останки женщины, которую загрыз медведь-людоед, и из их уст вырвались непроизвольные звуки бррь, бррь… — В.Д.) всё страшное и тёмное, что противопоставляла природа человеку, называлось словом „бррь“. Это слово-страх изначально не обозначало ничего, кроме страха. Прошли тысячи лет, но мы и сейчас говорим точно так же — „брр, страшно“, а самые большие кости нашего скелета называются словом „брр-ця“ — „берцовые, медвежьи“. Как знать, может быть, это „бррь“ было вообще самое первое осознанное слово на нашей планете» (Рак В.А. Праречь: фантазии и реальность. Иркутск: Востсибкнига, 2010, с. 6).

Нам не дано знать, как именно звучали «междометия», которые вырывались из уст наших животных предков — австралопитеков, но приблизительное представление о них мы можем составить хотя бы по этому бррь. Подобные эмоциональные возгласы и есть тот первоисточник (предъязык), их которого произошёл язык.

Как только зарождающийся человек стал осознавать знаковую природу междометий, унаследованных им от его животных создателей, он стал всё больше и больше приобретать способность к их произвольному употреблению. Со временем они перестали вырываться из его уст как бесконтрольное выражение того или иного чувства. Он научился управлять их использованием. Междометием бррь, например, он стал сознательно обозначать страх и его источник. Однако «подконтрольные» междометия ещё сохраняли этимологическую связь с их животным источником. Вот почему они были ещё полупроизвольными словами.