Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я остолбенела.
— Что-то не так? — спросил он.
— Ты назвал меня Ренатой.
Он рассмеялся:
— Не может быть.
— Да, назвал.
— Ладно, может, и назвал. Так вот: я не смог бы без тебя жить, Ребекка.
— Спасибо. — Я закрепила ошейник на шее Макса. — Я сразу почувствовала себя особенной.
— Господи, как резко ты переменилась. Поначалу была такой веселой, а теперь ведешь себя так, будто я тебя оскорбил.
— Мы шесть лет были лучшими друзьями, а ты только что назвал меня чужим именем!
Он посмотрел на меня так, будто начинал злиться.
— Считай, что у меня начинается Альцгеймер или что-то подобное. Выброси из головы. Вот если бы я назвал тебя чужим именем во время секса, был бы повод для обиды!
— Но такого никогда не случится, не правда ли? — рявкнула я.
Он уставился на меня:
— Разумеется, нет.
Я развернулась и пулей вылетела из квартиры.
Максуэллу я позволила тащить меня вдоль улицы. Так трудно злиться на существо, которое получает несказанное удовольствие, писая на каждое дерево, каждый гидрант, каждый выступ, который встречается на пути. Но я не могла отделаться от раздражения, которое теперь вызывал у меня Флейшман. И конечно же, ругала себя. Стоило ему назвать меня музой, как в голову полезла всякая дичь. И возродилась надежда.
Идиотка.
Рената — вот как он меня назвал.
Я понимала, что должна выбросить его из головы и сердца раз и навсегда. Должна перестать надеяться, что когда-нибудь стану девушкой мечты этого парня, который, будем смотреть правде в глаза, уже дважды бортанул меня. Может, мне даже стоило сменить квартиру.
Мысль эта буквально парализовала меня. Я бы долго стояла как памятник, но Макс уже тащил меня к газетному киоску.
Я решила, что подумаю об этом. После Далласа.
* * *
На следующей неделе, когда я готовилась к отъезду на большую конференцию, Флейшман превратился в отшельника. Исчез. Правил свой шедевр, вот и хотел, чтобы его не отвлекали. Днем уходил в библиотеку. Вечером брал с собой ай-под и компьютер и отправлялся в какой-нибудь кафетерий.
В последний рабочий день перед отлетом в Даллас я собрала все необходимое: программу конференции, визитные карточки, буклеты со списками наших книг, которые выходили в различных сериях. И хотя уже наступил июль и, судя по метеосводкам, в Далласе стояла рекордная жара, мне не терпелось попасть туда. Может, короткая смена обстановки пошла бы на пользу. Я так хотела уехать подальше от Флейшмана, что меня не тревожил ни перелет, ни предстоящие выступления на семинарах, ни миллион других неожиданностей и опасностей, которые могли подстерегать меня на конференции.
Вечером, когда я выходила из кабинета, меня позвала Касси. Я заглянула к ней.
— Желаю тебе хорошо провести время в Далласе, Ребекка.
На мгновение я оцепенела. Не знала, что ответить. Наверное, доброе слово стоило ей целого дня страданий.
А потом она добавила, и голос сочился сарказмом:
— Я только что узнала, что ты будешь поднимать волну.
Значит, она прознала о статье. От злости я быстро нашлась с ответом.
— Я постараюсь. — И мои зубы сверкнули в широченной улыбке. — А ты поддерживай огонь в домашнем очаге, Касси.
Она сухо улыбнулось, как бы говоря, что именно этим и намеревалась заниматься. При этом выглядела так, словно с радостью спалила бы весь дом.
— Буду поддерживать, хотя, разумеется, мне хотелось бы попасть в Даллас. Очень.
По пути к лифту я раздумывала над ее словами. Обычно Касси не афишировала свою зависть. Открытость — не ее стиль.
Но потом я и думать об этом забыла. Хватало других забот. Наутро предстояло встать очень рано. Машину я вызвала на половину шестого. Половину шестого утра. Последний раз я не спала в это время на втором курсе колледжа. Хотя не ложиться до половины шестого утра — одно, а встать в такую рань — совсем другое. Вообще заставить себя выбраться из постели до семи — тянуло на подвиг.
Поэтому я очень удивилась, когда Флейшман встретил меня на улице в то утро, одетый и свеженький. Я-то предполагала, что он крепко спит.
И вообще я никогда не видела Флейшмана столь рано.
— Я выскользнул из квартиры, пока ты была в душе. — Он вытащил руку из-за спины и протянул мне маленький букетик. — Желаю хорошо провести время в поездке.
Я стояла рядом с автомобилем и не знала, что сказать. Водитель нервно барабанил пальцами по рулевому колесу. Окончательно я еще не проснулась, соображала плохо.
— Не злись на меня. Не хочу, Чтобы ты улетала в Даллас в таком настроении.
— Я не злюсь. — Ренатой он назвал меня давно. Я этого не забыла, но из чувства самосохранения затолкала неприятную информацию в глубины сознания.
— Тогда ты подумала обо мне плохо, — уточнил Флейшман. — Я не хотел, чтобы ты думала, будто я… ну, сама понимаешь.
Я не понимала, но обняла его. Он ответил тем же и добавил, практически прошептал мне на ухо:
— Надеюсь, ты увидишься с Дэном Уитерби. Надеюсь, все у вас сложится.
С Дэном Уитерби?
Я оттолкнула Флейшмана и в упор уставилась на него.
— Сложится… как?
Он пожал широкими плечами:
— Как складывалось до того, как появился я и все испортил.
Другими словами, он хотел, чтобы я отправилась в Даллас и переспала с Дэном? Рехнулся?
Яростно, насколько позволял столь ранний час, я прошипела:
— Ты проснулся в четверть шестого утра для того, чтобы предложить мне найти кого-то еще?
Отлично. Думаю, все родные и близкие мне это говорили, вот и Флейшман присоединился к общему хору. То есть теперь только я одна еще никак не могла понять: на Флейшмане надо ставить крест.
— Вы заказывали машину на пять тридцать, — пробурчал водитель, который уже вылез из кабины. — На часах пять сорок.
— Уже едем, — ответила я, открывая дверцу.
Флейшман положил мне руку на плечо.
— Хорошо проведи время — это все, что я сказал.
В этот момент мне ужасно хотелось отхлестать его по физиономии цветами. Но я проявила, как мне думается, незаурядную выдержку, потому что выбросила его букет в урну только в аэропорту Ла-Гуардиа.
Когда дело доходило до секса, света Рената категорически не терпела. Ей требовалась темнота. И под темнотой она понимала не совсем то, что другие. Никакой мерцающей ароматической свечки на комоде. Никакого лунного света, проникающего в комнату сквозь полупрозрачные занавески. Рената закрывала окна такими плотными портьерами, что к ним не было бы претензий и во время бомбежек Лондона в годы Второй мировой войны.