сам открыл? — да нет. Тот открыл и его пропустил вперед, и он вошел, и вот уже запах подъезда проходного, и темень, лампочка не горит, и тут опять сжало под ложечкой, но лишь на мгновенье сжало и отпустило, потому что уже точно он знал: ничего не будет, ничего ему Тот не сделает, ничегошеньки; да и не собирался Тот ничего с ним делать, потому что — и это-то было самое ужасное, гаже этого уж ничего не было — что с ним можно было и так… и так с ним можно было., а они уже стояли у лифта…

…стояли у лифта — такая сетчатая клеть, и в ней лифт, и Тот нажал кнопку, и загорелось красное: «Вызов», и щелкнуло, загудело, и полгода — полгода! — спускался этот лифт, а Тот стоял спокойно, не курил уже, смотрел на красноватую лампочку «Вызов», сам освещенный тусклым красноватым светом, стоял, красная рожа, на лице тени резкие, гад, сволочь, на лампочку смотрел, еще папиросу достал, но не закурил, а он тоже смотрел на лампочку и себя видел в темноте подъезда, и уже спокоен вроде он был, то есть, конечно, по первому слою спокоен, по поверхности, на скулах румянец горячий чувствовал, и дышал ровно, и комка в горле нет, и что-то даже возникало уже такое ироническое, — и это самое было ужасное, что и прежде бывало в его жизни, и еще больше потом, когда возникало в нем это вот ироническое, вроде бы, и спасая от многого, но еще больше губя, хотя кто его знает, что лучше, — это потом он себе говорил: кто знает, что лучше, а в глубине-то души знал всегда, — но это позже было, а тогда уже показался черный шланг, кабель лифта, и щелкнуло, и остановился лифт, свет в кабине зажегся, и Тот спокойно взялся за ручку, открыл дверь железную сетчатую, 258 взглянул на него, сказал: «Иди», одно это слово сказал, и он вошел в кабину, вошел и даже улыбался кривовато, дескать, глупо, дескать, все это смешно, — в сущности, но Тот не видел улыбки его, да, может, ее и на лице-то не было, а только ощущение было этой собственной кривой улыбки, и вот он оказался в кабине лифта…

…и в кабине увидел столько раз виденные стенки деревянные лифта, исписанные густо, и закрылись за ним створки дверей со стеклянными окошками, но не сразу закрылись, потому что Тот придержал их рукой на секунду, и он вздрогнул, решил, Тот войдет сейчас за ним, но Тот не вошел, только створки придержал, поглядел на него медленными глазами и сказал: «Больше с ней не ходи» — или нет, сказал: «Чтоб я тебя рядом с ней не видел» — и еще спросил: «Понял?» — или не спросил? — но вот это точно: «Чтоб я тебя с ней не видел» — и ответа не ждал, не нужен был его ответ, и створки захлопнулись, и через стекла Того не стало видно, уже он сам отражался в мутном стекле, и Тот захлопнул стальную дверь, без злости, несильно захлопнул внешнюю дверь, и он подождал секунду, а видно за стеклом ничего не было, и потом нажал кнопку, и лифт дернулся и пошел вверх, и этажи пошли вниз — первый, второй, третий, — а он стоял в кабине и ничего не ощущал, ключом провел по стенке деревянной жирную царапину, и вот встал лифт на его этаже, и он вышел…

…вышел на площадку своего этажа, мутная тут лампочка горела, и он направился в темный угол к двери квартиры своей, и тут вот, в углу, резко — раз! — раз! — раз! — на, сволочь! — ногой! — в пах! — согнулся, гад! — на! ползи! — тварь! сука! — в рожу еще! — на!.. — и перевел дыхание, руки дрожали от схватки с воздухом, дверь открыл ключом, и вошел в теплый коридор, и соседке: «Здрасте», и она ему: «Здравствуй», а потом — дома никого у него не было, что ли? — в ванную пошел, заперся, долго в зеркало смотрел, испытывая что-то вроде того, когда сидишь в поли клинике зубной в коридоре и вдруг: «Следующий!» — и сердце — тук! — твоя очередь, и входишь, обмирая, в кабинет, а когда выйдешь, то вроде бы и ничего, вроде бы уже и не было этого беспомощно раззявленного рта минуту назад, и не дергался от ужаса под бормашиной, и только усталость остается, и вот что-то похожее на это было, когда заперся в ванной и в зеркало на себя смотрел…

…долго, долго смотрел в зеркало, рожу скорчил, замахнулся, ноздри раздул, согнул руку, напряг бицепсы могучие, кулак сжал, потом опустил руку, усмехнулся, к стеклу зеркальному приблизился, в самые зрачки себе посмотрел, потом отодвинулся, «Гад», — сказал, — о себе это он сказал: «Гад, сволочь», — о себе, потом еще усмехнулся иронически, плечами пожал, потом открыл кран, лицо умыл, вытерся и вышел из ванной, а потом — потом вроде какой-то провал, какая-то в памяти невнятица, неясность — будто вырезали из фильма какой-то эпизод: чик! — и фильм дальше крутится, а ты смотришь и видишь — вырезано что-то, но что — не понять, да и зачем оно было нужно, если в фильме и так все сходится? — но все же был ведь эпизод, был для чего-то, с целым фильмом связывался как-то, а вот — чик! — и…

…Тот вышел из магазина с пачкой «Беломора», подошел к мужику, который ждал его, и пошли они вдвоем и скрылись среди прохожих, а он посмотрел им вслед, постоял чуток, хмыкнул иронически: надо же, черт возьми, сколько лет. Интересно, узнал Тот его или нет, вряд ли, конечно, а может, и узнал, да вида не показал, а может, и не помнит он его вообще, даже скорее всего, не помнит, да и что помнить-то, господи, да и какая разница… И зашагал он по проспекту. Зашагал себе. Газету так и не купил, кстати…

1982

Сюжет

— Ты не муж!

Логично. Раз я не желаю стоять, как идиот, в этой проклятой очереди, значит, не муж. У нас с ней уже давно все логично.

— Возможно, — достойно отвечаю я. — Хватит того, что ты моя жена.

— Словоблудие! — кричит она. — Ты посмотри, тут уже не повернуться!

— А ты поизящней, — бормочу я, отводя глаза от пустых бутылок, занимающих полкухни. — И дай мне спокойно поработать.

— «Поработать», — с невыразимым презрением произносит она.

Хлопает входная дверь. Я остаюсь один.

Сажусь за письменный