— Значит, пример показали Чингисиды?

— Да, Чингисиды. Ваши предки повели в тот момент роды и улусы к новой жизни. Вообще, если говорить коротко, то потомки Чингисхана — Чингисиды и сегодня находятся у руля…

Снова вопрос из зала:

— Мы все время в тот период времени сталкивались с джунгарами. С ними шли постоянные войны и стычки. А куда делся этот народ, так досаждавший нам в Средние века?

— Китайская армия в конце концов вторглась в степи. И джунгары были частично уничтожены. А частично переселены во внутренние области китайской империи, где вскоре были ассимилированы, — четко и определенно высказалась Ерошкина.

После этих ее слов в зале повисло молчание. Все подумали одно и то же: «Не зря казахи так боятся попасть в китайское поле влияния».

«Чингисиды — белая кость. А что здесь, на этом собрании, делаю я?» — задумался Амантай.

Ни апа, ни ата, ни даже недавно покинувший этот мир агай Марат, никогда не заикались даже о том, откуда мы ведем свой род. А я, дурак, даже и не спрашивал. Почему? Видимо, оберегали нас. В советское время лишний раз где-то брякнуть или напомнить, что мы Чингисиды, было чревато. Но, как говорится, шила в мешке не утаить.

* * *

В конце этой плодотворной встречи с посиделками в ресторане он получил большую, хорошо изданную книгу, которая расписывала генеалогию многих родов казахского народа.

И долго, до самой ночи сидел у себя наверху в кабинете. При свете настольной лампы читал этот труд, разбираясь в хитросплетениях и перекрещиваниях родовых линий.

Вспомнил минувшее: как почтительно преподаватели еще в советское время смотрели на его сокурсницу, красавицу Гульмиру Шанабаеву. И шептали: «Настоящая торе!» То есть княжна.

Из этого яркого фолианта он узнал, что в Казахстане живет не менее пяти тысяч потомков Чингисхана. Были в ней и фото, запечатлевшие потомков великих родов: от адъютанта маршала Рокоссовского до великого композитора. От районного журналиста до номинанта на Нобелевскую премию.

Были и знакомые лица — поэты, скульпторы, политики.

В длинной цепочке, расходящейся в пространстве на небольшой, усеянной гроздьями тоненькой веточке, увидел он, сын правоверного коммуниста и внук степного барымтача[19], и самого себя. Самым крайним в этом ряду.

«Крайний, но не последний!» — с гордостью подумал Амантай Турекул о том, что род его не пресечется вместе с ним. Что за ним, рядом с ним, встанут его сыновья. И он сам, и они будут не последние люди в этом большом, объединенном казахском ханстве, называемом Республикой Казахстан.

«Испокон веков люди уважали и уважают Чингисидов. Их называли таксыр — что значит “господин”, — читал он. — Была даже, да и остается казахская пословица: “Если из костей султана проложен мост — не наступай”. Цветами Чингисидов были красный, что символизировало солнце. И белый — чистоту. Чингисиды — это, если сравнивать их роль с другими сословиями, знать, дворянство».

Здесь же обнаружил он и некоторые исторические документы. В частности, письма своего предка Абулхаирхана к российскому наместнику Татищеву. По стилю и выражениям ему, потомку, было понятно, что человеком хан был незаурядным, эмоциональным, вспыльчивым, горячим. И так же, как и сам Амантай, в молодости обидчивым и ранимым.

В историю попал за личные заслуги. И за отчаянную храбрость. Ведь и погиб в бою. На поединке с другим великим султаном.

А как говорил, как писал! Образно. И афористично…

«Вот каким ты был, мой прапрапрапрадед Абулхаир!» — засыпая, уплывая куда-то, думал Амантай.

То, что он принадлежит к элите народа, к власти не только за личные заслуги, но и по праву рождения, как-то странно волновало его. И возвышало в собственных глазах. Он — человек двадцать первого века — думал про себя: «А не уронил ли я где-то достоинство своих предков? Великих степных ханов и султанов».

* * *

Ему снится шторм. Гигантские валы идут один за другим.

А потом на его глазах эти валы от горизонта до горизонта начинают двигаться все медленнее и медленнее. И просто застывают, превращаются в целые цепи зеленых холмов. И на этой зеленой степной равнине растут целыми колониями алые, с черными головками в центре, маки. Такие, какие он видел на Иссык-Куле.

И вот он, растерянный, стоит посреди этой красоты. Вернее, не стоит. Он чувствует, что под ним шевелится и двигается прекрасный иноходец.

А сам он почему-то одет в малахай, отороченный лисьим мехом с пушистым хвостом. Тело облегает теплый халат-чапан. На ногах войлочные сапоги. На руке у него кожаная перчатка с раструбом до локтя. А на этой самой перчатке сидит орел-беркут с колпачком на голове.

Рядом с ним круглолицый верный беркутчи — ловчий.

Он через сон силится понять: «Амантай или не Амантай? Как меня зовут?» А потом: «Я Амантай или Абулхаир? Я Амантай-Абулхаир! Во мне, что ли, соединились два этих человека?»

В этом же сне он вдруг видит все генеалогическое древо, которое обнаружил в книге этой русской женщины-историка.

Это она — из смутных обрывков, полулегенд, мифов, из исторического хаоса и небытия — вырвала для истории его народа эти лица.

И он видит их всех поименно.

Предки длинной цепью, вырастая один из другого, движутся ему навстречу из-за соседнего холма. И хвост этой бесконечной цепи поколений, тянущийся из глубины веков, теряется где-то далеко-далеко. В тумане времен.

Он видит в этой цепочке дядю Марата, отца, его братьев. И еще тысячи лиц — от самого Чингисхана, его сына Джучи и дальше, дальше, дальше до безымянных сотников, барымтачей, биев, султанов, владельцев улусов.

Они по-разному одеты. Кто в степные одежды, кто в странные полуевропейские-полуказахские костюмы с эполетами, медалями, саблями…

Они идут мимо него, сидящего на коне с беркутом на руке. И что-то говорят. Кто хмуро, кто улыбаясь, словно стараются передать ему то, что знают только они. Его предки.

И он чувствует, что он не сам по себе, что он тоже часть этой бесконечной цепи. Он только звено. И за ним уже стоят его сыновья, дочери, а там будут стоять в этой степи внуки и правнуки…

— Каскыр, каскыр! — кричит ему на ухо верный беркутчи, показывая рукой куда-то на горизонт. Там, на вершине зеленого холма, мелькает серая волчья тень.

Амантай снимает свободной рукой кожаную шапочку с головы орла. И вздрагивает во сне, когда видит круглый открытый взгляд птицы. Он, как бинокль или прицел, отражает окружающий зеленый мир. И его, Амантая, преображенное лицо с усами и бородой.

Через мгновение беркут встрепенулся у него на руке. Увидел волка. Захватил его в прицел своего зрачка.

И… неожиданно сильно взмахнув крылами, так, что задел жестким пером щеку Амантая, обдав ветром голову, взмыл в воздух.