Тем не менее сохранить структуру управления неизменной не удалось. Без Робеспьера и его соратников, без поддержки монтаньяров и Коммуны Парижа члены Комитетов не сумели удержать власть, поскольку их коллеги готовы были пойти на все, чтобы никто более не смог навязывать свою волю Конвенту. Это стало понятно, когда 11 термидора Барер предложил заменить трех казненных членов Комитета общественного спасения и тем самым спровоцировал дискуссию, которая, то затухая, то разгораясь, длилась до 7 фрюктидора (24 августа).

В итоге система революционного правительства была реорганизована. Полномочия комитетов упорядочили. Хотя Комитет общественного спасения и сохранил свое название (а его предлагали переименовать), его прерогативы, как и Комитета общей безопасности, были существенно сокращены. Отныне все комитеты Конвента должны были обновляться каждый месяц на четверть своего состава. При этом в первую очередь предстояло выбывать тем, кто занимал должность дольше всего, причем выбывшие члены Комитетов общественного спасения и общей безопасности не могли вернуться ни в один из них ранее чем через месяц. Запрещалось также состоять в двух комитетах одновременно.

Важность этого решения трудно переоценить. Не прошло и месяца после переворота, а на надеждах членов Комитета общественного спасения остаться у власти был поставлен крест. Первыми были исключены и, соответственно, лишились влияния те, кто более всего ассоциировался с диктатурой монтаньяров: Барер, Бийо-Варенн и Колло д’Эрбуа. В Комитете общей безопасности к ноябрю и вовсе не осталось никого из тех, кто входил в него при Робеспьере.

28 фрюктидора II года (14 сентября 1794 года) депутат Эдм Пети, хирург, некогда близкий к жирондистам и славившийся тем, что высказывал свои мысли прямо и невзирая на лица, выступил в Конвенте и поставил перед коллегами следующий вопрос:

Действительно, желание разобраться в событиях недавнего прошлого и как-то объяснить их становилось у депутатов все сильнее. Пети, никогда не любивший монтаньяров и чудом избежавший репрессий за то, что выступил против переворота 31 мая – 2 июня, предлагал «не отделять Робеспьера от его достойных последователей, без которых этот узколобый негодяй никогда не стал бы столь ужасен», и напоминал, что немало этих последователей состояло в народных обществах, аффилированных с Якобинским клубом.

Пети был далеко не единственным, кто поднимал подобные вопросы, но его речь особенно характерна, поскольку в ней обозначены главные пути, которыми шла политическая мысль эпохи Термидора: чтобы не допустить появления нового Робеспьера, нужно уничтожить те условия, которые породили «последнего тирана».

Одним из таких условий термидорианцам виделось неправильное понимание народного суверенитета, из-за которого небольшая часть народа – политические активисты секций или члены Якобинского клуба – присваивали себе право говорить от имени всей нации и даже прямо угрожали Национальному Конвенту, где заседали истинные представители народа. Опасность такого «народовластия» четко осознавали еще робеспьеристы, которых привело к власти народное восстание. Они начали ограничивать права Коммуны Парижа, поставив ее под контроль национальных властей, уже при них Якобинский клуб стал терять свое значение. Термидорианцы действовали в том же направлении. Прежде всего ограничили полномочия революционных комитетов, выдававших при диктатуре монтаньяров свидетельства о благонадежности и имевших право производить аресты. Их состав был обновлен, а это затрагивало десятки тысяч людей по всей стране и нередко ставило на местах вопрос о личной ответственности за проведение политики Террора.

Дошли руки и до столицы. В августе 1794 года Коммуна Парижа перестала существовать, город перешел под прямое управление национальных властей. Выдачу пособий, установленных санкюлотам за посещение заседаний секций, отменили, а сами секции были объединены по четыре. Таким образом, на весь город осталось только 12 революционных комитетов – так фактически появились первые парижские округа. Якобинский клуб после Термидора подвергся «чистке», а в ноябре 1794 года его окончательно закрыли. К тому времени или закрылись, или практически перестали функционировать и аффилированные с ним провинциальные клубы.

Другим фактором, позволявшим Робеспьеру диктовать свою волю Конвенту, депутаты считали Террор.

Террор был удобным инструментом для удержания власти (тем более что монтаньяры составляли меньшинство Национального Конвента, которое при других условиях едва ли смогло бы столь успешно манипулировать большинством), но именно он послужил одной из главных причин переворота 9 термидора. Это создавало для депутатов непростую проблему. Отказаться от Террора? Но как тогда бороться с контрреволюционерами, роялистами, всеми недовольными политикой Конвента? Сохранить Террор? Но как избавиться от страха за собственную жизнь, за жизни родных и близких?

Не в силах найти ответы на эти вопросы сразу, депутаты предпочли не решать их радикально: продолжать политику Террора, но пытаться избегать эксцессов и перегибов, а заодно и обеспечить собственную безопасность. Казни не прекращаются, а Закон о подозрительных остается в силе. Но одновременно лозунгом термидорианцев становится: «Поставить правосудие в порядок дня».

В первую очередь это означало освобождение для тех, кого в новых условиях считали невиновными. 18 термидора (5 августа) Конвент предписал Комитету общей безопасности выпустить на свободу всех лиц, не подпадающих под действие Закона о подозрительных – при расплывчатости этого закона декрет фактически позволял Комитету решать судьбы заключенных по собственному усмотрению. Всем заключенным или их родственникам должны были сообщить причины ареста. В провинции освобождения из тюрем отдавались на откуп комиссарам Конвента. «Здесь нет речи ни об амнистии, ни о милосердии, – пояснил Барер несколько дней спустя, – речь идет о правосудии, равном для всех правосудии». За пять дней, с 18 по 23 термидора, Комитет общей безопасности освободил 478 человек из почти 7000 заключенных парижских тюрем.

Проблема освобождения из тюрем оказалась очень острой, и дело не только в том, что противников робеспьеристов или подозреваемых в недостаточной лояльности монтаньярскому Конвенту нередко сменяли в заключении сторонники Робеспьера и те, кто наиболее активно проводил в жизнь политику монтаньяров. Гораздо опаснее было то, что волна освобождений привела к резкой поляризации общественного мнения: одни опасались реванша выпущенных из тюрем «аристократов», другие мечтали о мести тем, кто сажал людей при диктатуре монтаньяров. Из департаментов в Конвент и Якобинский клуб пошел непрерывный поток петиций. «Патриоты» жаловались на многочисленные притеснения, а сограждане в ответ именовали их казнокрадами и кровопийцами. Как только одни депутаты выступили за решение публиковать списки освобожденных, другие тут же провели декрет, требовавший предать гласности и имена отправивших их за решетку. Конвенту пришлось отменить оба декрета: депутаты испугались, что их реализация приведет к гражданской войне.