— Ты чо, умом тронулась?! — наглею. — Папаньку вчера похоронили, а тебе — свадебное путешествие подавай?! Траур надень!

Сажусь в лимузин, дверцу захлопываю. Но затем стекло опускаю и добиваю её окончательно:

— И ва-аще, ежели хошь, чтоб я в твою сторону хотя бы смотрел — похудей!

Здесь шофёр лимузин трогает, а я мимоходом её взгляд ловлю. Что триста восемьдесят вольт меня трахают. Ни одна баба на меня так никогда не смотрела. С таким обожанием и такой тоской в глазах. Во, блин, как бывает, оказывается… В сексе голом, в котором я до сих пор практиковал, этой услуги по тарифу не предусмотрено.

В аэропорту наш лимузин сразу на лётное поле пропустили. А как, собственно, иначе? Это для «чёрных» таможня и спецконтроль выдуманы, а я с сегодняшнего дня — белая кость. Мало того — бог и царь в городе, все с моей ладошки кормиться будут, и сам губернатор на цырлах вокруг меня плясать станет.

Подрулил шофёр лихо к самолётику такому симпатичному, телохранитель, что с ним рядом на переднем сиденье сидел, из машины выскакивает, дверцу мне открывает. Ступаю я на бетон, оглядываюсь, самолётом личным любуюсь. Надо же, какой дизайн капиталисты проклятые забабахали — не машина крылатая, а игрушка!

А на трапе уже стюардесса стоит — при пилоточке, в блузочке белоснежной да мини-юбочке форменной. Ждёт пассажиров, но одному мне лыбится лучезарно. Я-то, как-никак, хозяин.

— Добрый день, Борис Макарович, — говорит. А голос у неё грудной, приятственный, а фигурка обалденная, а сама молоденькая-молоденькая. Так и хочется облапить.

— Привет, цыпочка, — киваю благодушно и начинаю по трапу подниматься.

Иду, а меня чуточку пошатывает. То ли вмазал я всё-таки с Пупсиком крепко, то ли это стюардессочка юная меня так взволновала. Да уж, умел Бонза себе персонал подбирать. С такой кралей действительно и на край света махнуть можно, особенно в таком «шалаше».

— Принимай гостей, — скалю все тридцать два зуба стюардессе клёвой. — Веди, усаживай.

А сам думаю: знал бы, что с ней лететь буду, никаких сопровождающих с собой бы не брал. Пусть бы обычным рейсом в Париж добирались.

— Прошу вас, — снова одаривает меня обворожительной улыбкой милашка, жест приглашающий делает и поворачивается ко мне боком.

Тут уж я не выдерживаю, даю волю ручке своей шаловливой и за попку её щипаю. Взвизгивает стюардессочка, но не то чтоб особо возмущённо, а, как просекаю, больше для форсу, и игривым взглядом в меня стреляет.

— И проказник же вы, Борис Макарович!

Оглядываюсь я недовольно на телохранителей, внизу у трапа столпившихся, — а не отправить ли их по домам, чтоб под ногами не путались? Ведь, честно говоря, взял их с собой так просто, ради престижу… Но нет, из-за этого самого престижу международного присутствие их терпеть придётся.

Вздыхаю тяжко, в самолёт шагаю. И тут же веселею. Однако, ребята, шалишь, я своего не упущу! Всё здесь для моего удобства предусмотрено — два салона в самолёте оказывается. Один обыкновенный, человек на десять, для сопровождающих, а за переборкой — второй, шикарный, как понимаю, личный мой апартамент. Столик здесь у окна стоит, два кресла возле него, а у противоположного борта диванчик откидной. «Для работы», — кумекаю.

Плюхаюсь в кресло и распоряжение отдаю:

— Остальных в другом салоне размести.

— Как прикажете, Борис Макарович, — понимающе кивает стюардесса. — Обедать будете? Вам столик сервировать?

— Давай! — машу рукой.

Мне, естественно, уже никакая жратва после стола, что Пупсик «на дорожку» организовал, в глотку не полезет, но милашке-то моей расслабиться надо? Люблю, чтоб баба в азарте была, а не так себе, бревном замшелым.

Открывает она бар в стене и начинает по столу какие-то судочки махонькие расставлять, а они к столешнице, что магнитные, прищёлкиваются. Ну, в судочках там, понятно, балычок, икорка красная да чёрная и прочая хавка деликатесная.

— Что пить будете? — спрашивает. — Водку, коньяк?

— Водку, — безапелляционно утверждаю. И, хоть и так всё ясно, вроде как пробный шар швыряю: — А себе — что хочешь.

Достаёт она и водку, и коньяк, через столик напротив меня наклоняется и начинает бутылки в зажимах у иллюминатора закреплять. И тут такой дух её тела свеженького, чистенького да молоденького меня шибает, что хмелею почище, чем от стаканяры. Не удержался я тогда, облапил её за бёдра и на колени к себе самым наглым образом водрузил.

Нет, не вырывается, а жеманно так плечиком поводит и говорит:

— Борис Макарович, мы так не взлетим. Мне ещё люк закрыть нужно, проверить, все ли пристегнулись, и командиру о готовности пассажиров к полёту доложить.

— Ладно, — отпускаю её с неохотой. — Делу — время, а потехе — не меньше часа.

Встаёт она с моих коленей, отряхивается, что курочка, улыбкой многообещающей одаривает и исчезает за переборкой.

Перевёл я дух, в иллюминатор от нечего делать поглядел, как там техник аэропортовский на поле перед кабиной пилота руками помахивает, на столик взгляд перевёл. Дёрнуть ещё, что ли? — думаю себе, хотя в голове уже плывун небольшой наблюдается — за столом праздничным с Пупсиком под его закусь бесподобную всё-таки пузырь целый незаметно оприходовал. И вначале вроде ничего было, но как за тело женское младое подержался, так хмель наружу вылезать стал.

Вижу, водочка смирновская, а вот что за коньяк? Этикетка вроде французская, но бутылка почему-то прозрачная, а не чёрно-матовая. Впрочем, соображаю, настоящий, наверное. Мне-то раньше всегда подделку польскую подсовывали, почему к коньяку у меня и предубеждение стойкое.

И дёрнула же меня нечистая! Беру бутылку и стаканяру наполняю. Думаю, отхлебну глоток-другой, по-светски так это, в ожидании встречи «деловой». К тому же, в Европу лечу, привыкать к этикету надо. Налить-то налил, а вот стакан с донышком металлическим от столика оторвать не могу. Двигаю по столу намагниченному туда-сюда, а поднять да ко рту поднести — ну никак. Подвигал-подвигал, осерчал, набок стакан чуть завалил, оторвал-таки от стола, но на колени себе ненароком плеснул. И тогда, в запале да с расстройства, забыл о своём намерении светском и по привычке одним махом всю стаканяру в себя и засосал.

Пошёл коньяк в организм за милую душу, мягко так это по горлу скользнул, я и не почувствовал. Только ощущение во рту букета ароматного тонкого и осталось. Что же это за коньяк, удивляюсь, ежели он клопами не пахнет? Тем временем тепло весёлое по телу разливаться стало, в голове приятственно зашумело, и меня всего счастье вселенское охватило.

А вот сейчас и милочка моя придёт, думаю блаженно… И напрочь вырубаюсь.

Прихожу в себя от страшной головной боли. С трудом разлепляю веки, вижу, стюардесса надо мной склонилась, за плечо трясёт, в лицо пристально смотрит, а губы у неё двигаются.