Он снова оправдывался, ссылался на здоровье, на то, что его даже забраковали для несения воинской службы, но, несмотря на это, он приходил в райком и заполнял анкету по мобилизации. Говорил, что теперь его выбросили на улицу, сделав безработным, а он участвовал в революции и гражданской войне.

Терновская упирала на то, что Николаев совсем не безработный, и если не хочет идти на транспорт, то наверняка работу себе уже нашел. А мобилизационную анкету в райкоме он стал заполнять уже после решения парткома о его исключении из партии. И вообще он рассматривал посылку на транспорт не как почетную обязанность партийца, а как наказание. И отказывался от мобилизации по этой же причине, что свидетельствует о его низком коммунистическом самосознании.

Терновская зачитала выдержку из протокола парткома: «Николаев держит себя невыдержанно, угрожает парткому, хотя и склоняется к признанию своих ошибок». Николаев ухватился за последнюю фразу, снова стал доказывать, какой он хороший партиец, а партком повел себя по отношению к нему предвзято.

Выслушав обе стороны, тройка объявила перерыв, чтобы вынести окончательное решение. Терновская чувствовала себя победительницей, а Николаев нервно грыз ногти.

— Райком никогда не отклонял наши решения, вы же знаете, — вполголоса выговаривала Терновская Абакумову, секретарю парткома, но так, чтобы слышал Николаев. — А потом я с ними консультировалась еще до того, как мы его исключили. И вы с ними советовались. Они сами сказали: исключайте, мы вас поддержим.

Через пять минут их снова пригласили в зал. Председатель тройки, высокий мужчина в очках, зачитал постановление: «Ввиду признания Николаевым допущенных ошибок — в партии восстановить. За недисциплинированность и обывательское отношение, допущенное Николаевым к партмобилизации, объявить строгий выговор с занесением в личное дело».

Терновская поначалу даже не поняла смысла решения тройки, но, когда ей внятно сказали, что Николаева восстановили в партии, отменив решение парткома института как неправомочное, она начала протестовать, но председатель тройки, выслушав ее несколько секунд, прервал товарища Леокадию и посоветовал ей написать свой протест письменно.

17 мая 1934 года бюро Смольнинского райкома ВКП(б) подтвердило это решение тройки.

Абакумов помчался в институт к Лидаку. Еще до вынесения окончательного решения по Николаеву райкомовский приятель Абакумова дал ему понять, что их дело весьма непростое, и у их нарушителя партдисциплины есть весьма влиятельное лицо в обкоме, которое заинтересовано совсем в другом исходе событий.

— Кто? — спросил Абакумов.

— Второй, — сказал приятель и отказался больше говорить на эту тему.

«Вторым» был Михаил Семенович Чудов и, как до сих пор полагал Абакумов, приятель Лидака. А именно Отто Августович настоял на исключении Николаева, потому что хотел избавиться от нежелательного для него работника. Абакумов пошел навстречу Лидаку, хотя конечно же проступок Николаева тянул на «строгий с занесением», не больше. И теперь получалось, что Лидак попросту подставил Абакумова, ведь на отчетном собрании райкомовский представитель обязательно укажет на это нарушение партийных норм, а оно вкупе с мелочными недоработками может решить уже и его судьбу как освобожденного секретаря парткома.

Ворвавшись к Лидаку — тот проводил совещание с завкомиссиями института, — Абакумов подошел к нему и прошептал на ухо:

— Нас прокатили, надо срочно поговорить!

Лидак тотчас перенес совещание на завтра, и они остались вдвоем. Абакумов пересказал всю ситуацию, от разговора с приятелем до решения тройки.

— Вы же мне обещали, что переговорите с Чудовым, а он, оказывается, и сыграл тут главную роль, только наоборот. Как же так, Отто Августович, я пошел вам навстречу, а вы меня подвели?! — заныл Абакумов, расхаживая по кабинету Лидака. — Теперь я получаюсь крайним, а Смородин, сами знаете, дружит с мужем Терновской, и ему будет выгодно меня убрать, а ее сделать секретарем. И вам с ней работать будет труднее. Как же так?

Он достал платок, вытер пот со лба.

— Да успокойтесь вы! Сядьте! — рявкнул Лидак.

Директор выглядел растерянным, потому что Терновская уже давно метила на место Абакумова, и случай свалить его на отчетно-перевыборном партсобрании в начале следующего года представлялся для нее и секретаря Смольнинского райкома Смородина весьма удачный. А работать с Терновской, с которой у Лидака когда-то был глупый любовный роман, Отто Августовичу не хотелось. Леокадия жаждала продолжения любви, и, когда она станет секретарем парткома, Лидаку либо придется продолжить роман, либо нажить в ее лице грозного врага, а оба эти варианта ему не нравились.

— Хотите коньяку?.. — предложил Лидак.

— Да ну что вы, какой коньяк, мне в пору валерьянку пить, — махнул рукой Абакумов.

— Не волнуйтесь! — Лидак посмотрел на часы, помял мочку уха, раздумывая, что ему делать. — Сейчас помчусь в обком, к Чудову, и будем разбираться, что за ветры подули против нас. Я тоже не ожидал, что из-за этого недоучки разгорится такой сыр-бор. Да и мне надо определиться, он ведь завтра Наполеоном заявится. Вот незадача!

И Лидак помчался в обком.

17

Лидаку повезло: Чудов был на месте и, увидев старого друга, обрадовался его приходу.

Широкоплечий, приземистый Чудов, чуть располневший от неподвижной кабинетной жизни, с застенчивой улыбкой на круглом лице поднялся из-за стола, крепко пожал Отто Августовичу руку. Лидак невольно подумал, что Абакумов что-то напутал: не мог столь искренний и принципиальный даже в мелочах человек звонить в Смольнинский райком и просить за неведомого ему Николаева, лентяя и склочника, не поставив при этом в известность его, Лидака. Скорее всего, звонил тот же завсектором по кадрам, а в райкоме попросту перестраховались. Но он сейчас восстановит справедливость.

— Какими судьбами? — спросил Чудов.

— Да тут такое мелочное дело, что, право, неловко тебя даже беспокоить, — проговорил Лидак. — Абакумова в райкоме не поняли, а он перепугался!

— Он вроде не из пугливых у тебя, — улыбнулся Чудов.

— Да дело не в этом. До сих пор мы с райкомовскими жили душа в душу, а тут вдруг — от ворот поворот! Причем до этого даже проконсультировались с ними, и они сказали: давайте! Мы все сделали, как положено, а они, бац, и словно посмеялись над нами. Вот Абакумов и забеспокоился, что это значит: то ли новая политика, то ли его хотят