«Ай да Степа – еще тот хват был» – подумал Алик. Он заглянул в ванную, причесал усы, осмотрел себя в зеркале – выглядит вроде бы нормально, болезнь еще не видна.

Привычно сплюнул желтую слизь с розоватыми пятнышками в умывальник. Было уже начало первого. И он пошел к Катюхе.

Дверь квартиры номер четыре, как и вчера, открыл Никитин.

– Катенька в магазин побежала. Думаю, минут через десять вернется. Заходите… Она знает, что вы собирались наведаться. Посидите тут, а я пока на кухне Елену Петровну кашкой покормлю.

Алик присел на желтый кожаный диван. Их диван… Катюха была моложе его на семь лет – разница в детские и отроческие годы огромная. В ту пору Алик и не знал, как ее зовут, – просто знал, что это «дочка Никитиных». Худая голенастая девчонка пробегала иногда через двор за покупками в соседний продуктовый магазин, куда ее посылала мать. Иногда помогала матери выбивать ковры, развешенные на веревке во дворе. Иногда, в хорошую погоду, Алик видел ее примостившейся где-нибудь на скамеечке с книжкой в руках. В отличие от других девчонок их двора – веселых, громкоголосых, общительных – она держалась не то, чтобы нелюдимо, но как-то особняком. Задумчивая, как бы всегда прислушивающаяся к тому, что прорастает внутри. Много лет спустя, уже в Америке вспоминая Катюху, он сообразил, с кем она была схожа. С пушкинской Татьяной. Только той все же достался мужик попорядочнее. Онегин отчитал влюбленную девчонку. Алик – воспользовался…

В том году Катюха закончила школу. Обычно, уезжая в отпуск куда-нибудь на юг, супруги Никитины брали с собой и дочку. Но тем летом ей предстояло поступление в институт – на весь июль и август Катюха осталась одна. Как-то проходя по двору, Алик заметил ее на скамейке с учебником литературы в руках. И удивленно остановился – в расцветшей девушке на скамейке он не сразу признал вчерашнего неуклюжего подростка. Теплый ветерок шевелил подол легкого ситцевого платья, под платьем проступали крепкие, прижатые друг к другу бедра. Маленькие вздернутые груди не нуждались в лифчике, сквозь ситец наметанный глаз Алика угадал темные пятна сосков.

Подойдя, Алик поинтересовался, что она читает. Оказалось – главу о творчестве Шолохова. Алик любил «Тихий Дон», считал его одной из вершин в литературе двадцатого века. Он присел на скамейку и завел разговор о загадках великого романа. Катюха о них никогда и не слышала. Ни о странном отсутствии черновых, рабочих, рукописей романа. Ни о том, что Шолохов был уж слишком молод (всего-то двадцать три года), когда первая книга этого глубокого и мудрого произведения увидела свет. Ни о Крюкове, донском писателе из казаков, который, как и Гришка Мелехов, сражался против большевиков и которому некоторые приписывают авторство «Тихого Дона». Язык у Алика был всегда хорошо подвешен, а литературу он любил. Конечно, на вступительном экзамене высказывать крамольные сомнения в отношении авторства «Тихого Дона» не следовало. Катюха это понимала. Но все равно слушала Алика с интересом.

Назавтра он опять присел на скамейку, чтобы помочь Катюхе разобраться в творчестве Маяковского. А еще день спустя погода испортилась, покинутая скамейка мокла под июльской грозой, и Алик храбро позвонил в дверь с медной табличкой «Доцент И.И.Никитин». Катюха распахнула дверь раскрасневшаяся, глаза блестели – ждала его. Ежедневные разговоры о литературе переместились теперь в квартиру Никитиных – благо, на дворе продолжало дождить. В первый день, будто увлеченный разговором, Алик осмеливался иногда положить свою руку на тонкие Катюхины пальцы на столе. На следующий день – наклонился и поцеловал эти пальцы. Потом начались настоящие поцелуи.

Через неделю, целуясь с Катюхой на этом желтом кожаном диване, он совсем потерял голову. Дрожащая Катюха сидела на коленях Алика, безвольно уронив голову на его плечо, глаза закрыты. Он расстегнул ее кофточку. Лифчика на Катюхе не было. Алик стал целовать ее маленькие груди с острыми темно-вишневыми сосками. Не открывая глаз, она только повторяла шепотом: «Не надо. Аличка милый, не надо…» Он положил Катюху на диван, откинул кверху подол юбки. Онемелыми, негнущимися пальцами начал стягивать трусики – как сейчас помнит, красненькие. А она все шептала в горячке: «Не надо… Погоди, я сама сниму… Не надо, Аличка милый… Аличка!» Потом они долго оттирали темное пятно на желтой коже дивана. Он был у нее первый.

Весь июль и август нагрянувшая любовь носила их, ослепших, по своим волнам без руля и без ветрил. Какая уж тут подготовка к вступительным экзаменам. Катюха недобрала баллов и в институт не прошла.

В конце августа вернулись ее родители… Три дня Алик не видел Катюху. Потом она позвонила, и они встретились под вечер у входа в Измайловский парк. Прильнули друг к другу, как после долгой разлуки. И вдруг, расплакавшись, Катюха рассказала о последних новостях. Соседка, заметив визиты Алика в квартиру номер четыре, без промедления сообщила об этом вернувшейся матери. И та сразу же отвела дочку в поликлинику, где знакомая докторша-гинеколог подтвердила беременность. Алик представлялся матери человеком ненадежным, пустым. Пожалуй, в ту пору это было недалеко от истины. И мать приняла решение: нужно делать аборт. «А ты как думаешь?» – Катюха подняла на него заплаканные глаза.

Столько лет минуло – Алику было стыдно вспоминать себя в той истории. Рядом стояла доверившаяся ему девчонка, а он суетливо просчитывал в голове варианты: «Ребенок, женитьба – не рано ли?.. А жить где?.. Он, Катюха, ребенок плюс мать с уже болевшим отцом – и все в одной комнате?.. Или же у Никитиных – вместе с тещей, которая в душе его никогда не простит?..» Алик облизнул пересохшие губы, неуверенно пробормотал:

– Даже и не знаю, что ответить… Может, твоя мама права?

– Хорошо… – тихо отозвалась Катюха. – Мне уже бежать нужно. Я маме сказала, что на полчасика к подружке наведаюсь… Не надо, не провожай.

И Алик остался один у входа в Измайловский парк. На миг в душе шевельнулась тревога: что-то большое и важное в его жизни прошло сейчас мимо, потеряно навсегда. Но тревогу эту перекрыла другая, успокаивающая мыслишка – обошлось.

Потом они с Катюхой сталкивались иногда во дворе, здоровались, обменивались ничего не значащими вежливыми улыбками. Замуж она так и не вышла. Да и ухажеров у нее, насколько Алик знал, больше не было. Хотя смотрелась совсем неплохо. Когда он подался в Америку, с Катюхой даже не попрощался…

Задумавшийся Алик услышал, как хлопнула дверь в прихожей. Он вскочил с дивана. Вошла Катюха. Он пытался разглядеть ее лицо – изменилась ли, постарела? И не мог. Видел только ее глаза, зеленые, усталые.

– Здравствуй, Алик. Какими судьбами?

– Заскучала душа по родным местам. Прилетел.

Они уселись – Алик на желтый диван, она на стул.

– Когда была жива мама твоя, царствие ей небесное, останавливалась иногда со мной во дворе, о тебе рассказывала. Знаю: все у тебя благополучно. Доченька, жена Барбара… Хорошее имя – была такая святая Варвара, казнили ее, не отреклась от Христова учения.

Катюха перекрестилась. Только теперь Алик заметил серебряный крестик – там, где была расстегнута верхняя пуговка ее темной кофточки.