– Он читал Софи Оксанен, – тихо говорит Даша самое уместное из того, что можно сказать в данный момент.

– …Что?

Даша обходит стол. Видавшее виды издание дебютного романа Софи Оксанен в мягкой обложке лежит между краем стола и стопкой ФАНТАСТИКИ. Даша раскрывает его ближе к началу – на одном из тех разворотов, где много-много подчёркиваний и микроскопических русских переводов на полях.

– Вот, смотри. – Даша через стол протягивает Алине раскрытую книгу. – Это тоже из квартиры, где жил твой папа. «Коровы Сталина» называется роман.

Алина берёт «Коров Сталина» обеими руками. Она пролистывает четыре страницы, разглядывая карандашный глоссарий на полях. Потом бережно закрывает книгу.

– Действительно, – говорит она слишком бесстрастно. – Это папин почерк. – Она смотрит на обложку, машинально потирая корешок большим пальцем. На ногте видны остатки лилового лака. – А про что этот роман? Он переведён на русский? Я не помню такого…

Даша напрягает память. «Коров Сталина» она читала в тринадцать лет, целую юность назад. Shit shit shit shit shit, про что там было вообще? Не про коров и не про Сталина, это уж точно. Зато с Эстонией, конечно, связано как-то; у Оксанен всегда с Эстонией связано. Больше о книге Даша не помнит ничего; смутно вспоминаются только разговоры с мамой после прочтения. Она спрашивала маму про магазины в СССР. Мама рассказывала, как съела ровно два банана за всё детство, и как стояла в очередях за волосатыми синюшными курицами, и как все женщины из Кингисеппа ездили в ту самую Эстонию за тканями, колготками и мармеладом в тюбиках. Ещё они с мамой, кажется, тогда обсуждали то ли булимию, то ли анорексию, то ли BED. В общем, какое-то syömishäiriö они обсуждали. Как это по-русски одним словом? Или нельзя одним словом?

– Как по-русски eating disorder? – спрашивает Даша.

– Эр-пэ-пэ, – мгновенно отвечает Алина. – «Расстройство пищевого поведения» или «расстройство приёма пищи». Эр-пэ-пэ.

– Эр-пэ-пэ, – повторяет Даша, чтобы лучше запомнить. – У героини, кажется, такое расстройство. Героиня из Эстонии попадает в Финляндию. У неё трудное детство и эр-пэ-пэ. Или у её дочери эр-пэ-пэ. Я давно читала, очень плохо помню. Если хочешь, могу перевести описание на обложке…

– Нет-нет, спасибо! – слишком громко отказывается Алина. – Я потом посмотрю в интернете… Можно я её возьму, эту книгу?

– Ну само собой! Если хочешь, можешь всё забрать! Это много книг, правда… – Даша с сомнением кладёт руку на вершину ближайшей стопки. – По почте дорого…

Алина снимает с плеча сумку и ставит на край стола. Роман писательницы Оксанен, дочитанный мёртвым отцом до шестьдесят первой страницы, мелко дрожит в её руке. Алина пристраивает его где-то в недрах сумки. Она не смотрит на Дашу и никак не реагирует на предложение забрать все остальные книги. Даше очень хочется сказать, что книги не обязательно забирать и посылать сразу; что она, Даша, может пока отвезти их к себе домой, похранить их до тех пор, когда Алине будет удобно. Но молчание девушки с лиловыми волосами останавливает её.

Если бы Даша знала главную причину этого молчания, она бы рано или поздно нашла, что сказать. Но даже будущие финские учительницы не обладают телепатическими навыками. (Потому что ими никто не обладает.) И очередной период неловкой тишины обрывается не Дашиной репликой, а голосом Тайны Лайтинен, хозяйки магазина, которая несётся в подвальный этаж «Лаконии», перепрыгивая по две-три ступеньки.

– Darja! – кричит Тайна. – Darja!

Мгновение спустя она вбегает в подземный зал, где стоят Алина с Дашей. Её соломенные волосы торчат немытым веником из толстой резинки на макушке. Одета Тайна как обычно: в серую брючную двойку из своего рабочего набора брючных двоек. Только под пиджаком у неё не свежий белый топ, а вчерашняя голубая футболка с жёлтой буквой «У», латынью и харьковским университетом. И кроссовки на ногах не белые, а красные какие-то, явно старые, разношенные всмятку.

– Darja, nyt olen kuunnellut sen nauhoituksen, jonka lähetit…

В смысле: «Я послушала запись, которую ты прислала…»

Увидев в зале незнакомую девушку, Тайна осекается. Замедляет шаг. Останавливается у начала длинного стола.

– Здравствуйте, – негромко говорит она по-русски. – Вы Алина, наверное. Вы звонили мне вчера вечером.

Папка пятая

Монреаль – Караганда – Алматы – Восточно-Сибирское море

Свидетельница № 7

Касымова Диляра Максатовна

Караганда. Вероятно, 20–22 декабря 1984 года

Год и место рождения: 1969, Караганда, Казахстан (Казахская ССР). Жила в Караганде до окончания школы.

В 1986–1991 гг. жила в Москве. Окончила факультет управления и прикладной математики Московского физико-технического института (МФТИ).

В 1991–1996 гг. жила в Лозанне, Швейцария.

С 1996 г. живёт в Монреале, Канада.

Профессия: специалистка по сбору и обработке данных (research agent) в Институте статистики провинции Квебек (Institut de la statistique du Québec).

Оригинал данного текста написан свидетельницей 8–9 августа 2020 года от руки шариковой ручкой синего цвета в нелинованной тетради. Ксерокопии рукописи позднее были высланы почтой (DHL) и доставлены в Хельсинки 18 августа. Тетрадь с оригиналом текста находится в квартире свидетельницы в Монреале.

Примечания курсивом сделаны Алиной Закировой и Дарьей Кожемякиной. Точная дата встречи свидетельницы с книгой основана на рассказе Тайны Лайтинен и на архивной информации о погоде в Караганде зимой 1984–1985 года.

Я, Диляра Касымова (Dilyara Kasymova), пишу это, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, совершенно трезвая. Я никогда в жизни не употребляла наркотики, в том числе марихуану. Уже более месяца не принимала никаких медикаментов за исключением двух или трёх таблеток ибупрофена.

В данный момент я сижу за рабочим столом в своей квартире на rue Saint-Hubert в Монреале. Около двадцати минут назад я села за стол и открыла эту тетрадь, намереваясь начать совсем другими словами; собственно, теми, которые рано или поздно напишу ниже. Однако то, что я пережила в течение нескольких секунд после того, как открыла тетрадь, вынуждает меня, во-первых, подчеркнуть, что я не нахожусь и давно не находилась ни в каком известном мне изменённом состоянии сознания. (Алкоголь в последний раз пила в феврале, до официального начала пандемии.) Во-вторых, содержание этого переживания следует зафиксировать как можно скорее, пока оно ещё свежо (зачёркнуто) так невероятно свежо в памяти.

Мы позволили себе перенести описание переживания свидетельницы в конец текста. На наш взгляд, более хронологический порядок изложения облегчает толкование или, во всяком случае, восприятие этого эпизода. Поэтому следующим абзацем идёт то, с чего свидетельница собиралась начать, пока не открыла тетрадь.

Чуть более недели назад, 30 июля, ближе к вечеру (я как раз