— Как бы то ни было, они его нашли, — продолжал Филдс. — Поработали над ним, и он все рассказал. Тогда его прикончили и выбросили. А как они нашли квартиру Селии?

— Вероятно, следили за её машиной. Она не заметила. Выяснили, где она живёт, подкупили охранников у ворот, обыскали её машину. Никакой папки не нашли, тогда забрались в её квартиру. Тут она и вошла.

— Итак, Комаров знает, что его драгоценная папка пропала, — сказал Филдс. — Он знает, кто её взял, он знает, куда её бросили. Но он не знает, обратил ли кто-нибудь на неё внимание. Селия могла выбросить её. В России любой чудак посылает петиции сильным мира сего. Их много, как опавших листьев осенью. Возможно, он не знает, какую это вызвало реакцию.

— Теперь знает, — сказал Макдоналд.

Он вынул из кармана миниатюрный магнитофон, взятый на время у одной из женщин в машинописном бюро. Затем достал миниатюрную магнитофонную ленту и вставил её.

— Что это? — спросил Филдс.

— Это, дружок, полная запись интервью Игоря Комарова. По часу на каждой стороне.

— Но я думал, убийцы забрали магнитофон.

— Забрали. Они также умудрились всадить в него пулю. Я нашёл кусочки пластика и металла на дне правого внутреннего кармана Джефферсона. Они попали не в бумажник, а в магнитофон. Так что плёнка не сохранилась.

— Но…

— Но бедняга был аккуратен; должно быть, он остановился на улице, вынул плёнку с драгоценным интервью и заменил её на чистую. А эту нашли в пластиковом пакете в кармане его брюк. Думаю, по ней понятно, почему он умер. Слушай.

Он включил магнитофон. Комнату заполнил голос покойного журналиста:

«Господин Комаров, в вопросах международных отношений, особенно с другими республиками бывшего СССР, каким образом вы намерены осуществить возрождение былой славы русского народа?»

Последовала короткая пауза, затем Кузнецов начал переводить. Когда он закончил, наступила более долгая пауза и послышались шаги по ковру. Магнитофон Джефферсона со щелчком выключился.

— Кто-то встал и вышел из комнаты, — прокомментировал Макдоналд. Магнитофон включился, и они услышали голос Комарова, отвечающего на вопрос. Сколько времени магнитофон Джефферсона оставался выключенным, они не могли определить. Но непосредственно перед щелчком они услышали, как Кузнецов начал говорить:

«Я уверен, что господин Комаров не…»

— Я не понимаю, — сказал Филдс.

— До смешного просто, Грейси. Я переводил «Чёрный манифест» сам. Всю ночь, когда был на Воксхолл-кросс. Это я перевёл фразу «возрождение во славу отечества» как «возрождение былой славы русского народа». Потому что именно это она и означает. Марчбэнкс прочёл перевод. И должно быть, употребил эту фразу в разговоре с редактором Джефферсона, а тот, в свою очередь, в разговоре с Джефферсоном. Обозревателю понравилось выражение, и он использовал его вчера при интервью с Комаровым. Получилось, что мерзавец услышал свою собственную фразу. А я не встречался с таким высказыванием прежде никогда.

Филдс включил магнитофон и снова прослушал отрывок. Когда Джефферсон закончил, Кузнецов начал переводить на русский. «Возрождение былой славы» он перевёл на русский как «возрождение во славу».

— Господи! — прошептал Филдс. — Комаров, должно быть, подумал, что Джефферсон видел весь документ, читал его на русском языке. Он, должно быть, решил, что Джефферсон — один из нас и пришёл проверить его. Ты думаешь, журналиста убила «чёрная гвардия»?

— Нет. Я думаю, что Гришин нанял убийц из преступного мира. Очень быстрая работа. Если бы у них было время, они бы схватили его на улице и допрашивали не спеша. Убийцам приказали заставить его замолчать и забрать плёнку.

— Итак. Джок, что ты собираешься делать теперь?

— Вернусь в Лондон. Начинается борьба в открытую. Мы знаем, и Комаров знает, что мы знаем. Шеф хотел доказательств, что это не фальшивка. Ну вот, трое уже умерли из-за этого дьявольского документа. Не представляю, сколько ещё кровавых доказательств ему требуется.

Сан-Хосе, ноябрь 1988 года

Силиконовая долина расположена между горами Санта-Крус на западе и горой Гамильтон на востоке; она тянется от Санта-Клары до Менлоу-Парка. Таковы были её границы в 1988 году. С тех пор она стала больше. Название это она получила благодаря колоссальной концентрации, что-то между тысячью и двумя тысячами, промышленных и исследовательских предприятий, занимающихся самой высокой из всех высоких технологий.

Международная научная конференция проводилась в ноябре 1988 года в главном городе долины, Сан-Хосе, когда-то бывшем маленьким городком при испанской миссии, а теперь разросшемся в город сверкающих небоскрёбов. Членов советской делегации разместили в отеле «Сан-Хосе фиэрмонт». Монк сидел в холле, когда они прибыли.

За восемью учёными следовала намного превышающая их по численности группа сопровождающих: несколько человек из советской миссии при ООН в Нью-Йорке, один — из консульства в Сан-Франциско, а четверо были из Москвы. Монк в твидовом пиджаке сидел за чашкой чая со льдом, перед ним лежал «Нью сайентист», и он играл в «угадайку». Явных телохранителей из КГБ он насчитал пять.

До приезда сюда Монк имел длинную беседу с главным физиком-ядерщиком из лаборатории Лоренса. Учёный выразил свой восторг по случаю предстоящей встречи с советским физиком, профессором Блиновым.

— Вы должны понять, этот человек — загадка. За последние десять лет он действительно стал выдающимся учёным, — сказал ему физик из Ливермура. — Приблизительно в те годы в научных кругах появились о нём слухи. Он ещё раньше стал знаменитостью в СССР, но ему не разрешали публиковать свои труды за границей. Мы знаем, что он удостоен Ленинской премии, а также множества других наград. Он, должно быть, получал кучу приглашений выступить за границей — чёрт возьми, мы отправляли ему два, — но мы вынуждены были посылать их в президиум Академии наук. Они всегда отвечали: «Забудьте об этом». Его вклад в науку огромен, и я думаю, ему хочется получить международное признание — все мы люди, — так что, вероятно, это Академия отказывалась от приглашений. И вот он приезжает. Он будет читать лекцию о новейших достижениях в физике элементарных частиц. Я буду там.

«Я тоже», — подумал Монк.

Он подождал, пока учёный закончит своё выступление. Ему горячо аплодировали. В аудитории Монк слушал доклады, а во время перерывов бродил среди участников и думал, что они все с таким же успехом могли бы говорить по-марсиански. Он не понимал ни слова.

Присутствие в холле человека в твидовом пиджаке, с очками, висящими на шнурке на шее, и пачкой научных журналов стало привычным. Даже четверо из КГБ и один из ГРУ перестали присматриваться к нему.

В последнюю ночь перед отъездом советской делегации домой Монк, дождавшись, когда профессор Блинов удалится в свой номер, постучал в его дверь.

— Да? — спросили по-английски.