Летом 1958 года в Неаполе, беседуя с одним из самых влиятельных в мире людей, Леонардом Лайонсом, эмигрант Чарльз Лучиано, в частности, сказал: «Никто на свете не способен причинить людям столько неприятностей, сколько любой из сенаторов США». Это заявление не утратило своей злободневности и год спустя.

Когда генерал-лейтенант Нильс Джоргенсон проснулся утром в день своего сорокалетнего юбилея службы в армии Соединенных Штатов, настроение у него было приподнятое. Однако когда он покинул кабинет министра, а позднее простился с армейским офицером по связям с Конгрессом, им владели уныние, раздражение, но более всего ужас. Генерал был хорошим человеком, храбрым солдатом. Когда они с Марко остались в его кабинете одни, он запер дверь и потребовал, чтобы майор подтвердил или опроверг, действительно ли в его планы входит требовать, чтобы его отдали под трибунал с целью добиться публичного расследования обстоятельств, имеющих отношение к человеку, награжденному Почетной медалью. Марко подтвердил это. Генерал почувствовал необходимость сообщить майору, что он лично был знаком с его отцом и дедом, после чего попросил объясниться.

— Сэр, на свете есть лишь один человек, с которым я обсуждал свои планы. Это сам Реймонд Шоу. Разговор происходил у него на квартире прошлой ночью, и именно Шоу, сэр, предложил эту идею. Могу я спросить, кем выдвинуто обвинение, сэр? Просто не понимаю, каким образом господин министр…

— Обвинение выдвинуто сенатором Джоном Йеркесом Айзелином, майор. Теперь… и учти, я делаю это ради сохранения репутации, как твоей собственной, так и твоей семьи… я предлагаю тебе добровольно уйти в отставку.

— Не могу, сэр. Я убежден, сэр, что эта Почетная медаль была использована как вражеское оружие. Я… постарайтесь меня понять… я считаю это своим долгом, сэр.

Генерал отошел к окну и долго смотрел на реку. Потом сел в кресло, наклонился вперед, так низко, что чуть ни сложился вдвое, и надолго замер, уставившись в пол. Вернулся к письменному столу, достал из верхнего ящика изжеванную, щербатую трубку, набил ее табаком, раскурил и, яростно затягиваясь, снова уставился в окно.

— Никакого трибунала не будет. Тем не менее, по моим предположениям, ты будешь лишен всех прав и привилегий. — Он с видимым отвращением фыркнул. — Надо же! В свой сорокалетний юбилей я говорю боевому офицеру, что ему предстоит лишиться всех прав и привилегий.

— Сэр?

— Сенатор Айзелин принадлежит к тому типу людей, которые, столкнувшись с противодействием в проблеме, столь близко его затрагивающей, будет днями и ночами трудиться, чтобы блокировать все ассигнования на оборону. Сенатор Айзелин способен разнести в пух и прах все военное ведомство, если расследованию дела, связанного с его героическим пасынком, будет дан ход. Он предпримет поход против армии Соединенных Штатов, по своему разрушительному воздействию превосходящий последствия любого военного конфликта, когда-либо имевшего место в нашей истории. Мне приказали сообщить тебе все это, чтобы ты понял, какая огромная ответственность ложится на твои плечи, но это попирает все, чему я служу всю жизнь. Теперь, также выполняя данный мне приказ, я попытаюсь запугать тебя. — Голос генерала дрожал. — Если ты и дальше будешь настаивать на военном суде над собой с целью выяснения, насколько законно Реймонд Шоу получил Почетную медаль, тебя ждет одиночное тюремное заключение.

Марко, не отрываясь, смотрел на генерала.

— Армия, как известно, до сих пор функционировала на основе системы приказов. Не забыл еще? Должен сказать тебе, меня предупредили, что не следует ограничиваться одними угрозами. Сенатор Айзелин решил, что я должен предложить тебе взятку. Если ты наплюешь на свою офицерскую честь и подпишешь бумагу, подготовленную юрисконсультантом сенатора Айзелина, где даешь гарантию, что не станешь настаивать ни на каком расследовании, я должен сообщить тебе о присвоении нового звании, сначала — подполковника и почти сразу же после этого — полковника.

Отвращение поднималось в душе Марко, словно пена в узком бокале с пивом. Он не верил своим ушам. Генерал достал из кармана гимнастерки бумагу и положил ее на дальний конец стола перед Марко.

— Пусть Айзелин подавится, — сказал он. — Я приказываю тебе подписать это.

Марко взял со стола ручку и подписал бумагу.

— Спасибо, майор. Вы свободны.

Марко покинул генеральский кабинет в 16.21. В 16.55 генерал Джоргенсон застрелился.

Во всех языках мира есть выражение, каждое слово которого ценится на вес золота: «любовь доброй женщины». Это надо понимать так, что фраза не теряет своей ценности, сколь бы ни позорно было прошлое или бесперспективно будущее того, кто ее произносит. Горечь и доброта гоняются друг за другом вокруг нее, словно вокруг древа истины, и доброта может смягчить горечь, а горечь может выхолостить доброту, но ни то, ни другое не может изменить своей сути, поскольку любовь доброй женщины — это не поддается определению. Эту фразу можно произносить с сарказмом или иронией, что лишь подчеркивает, с чем остается тот, кто лишен такой любви, какие развалины способна оставить после себя злая или глупая женщина. Эти три слова не нуждаются в подсветке чувством или сантиментами. Они — истина, которая сияет собственным светом и пребудет вовеки.

Юджина Роуз Чейни была доброй женщиной и любила Марко — факт, дающий ему огромное преимущество. Такая любовь генерирует энергию, способную двигать горами.

В тот день все свои служебные дела Юджина Роуз делала дома, поскольку знала, что Марко позвонит из квартиры Реймонда Шоу, как только проснется. Ее босс, Джастин, превысил кредит в банке, и Рози ужасно раздражало, что его будут «доставать» из-за этого. Джастин немного превышал кредит примерно раз в два месяца, но на этот случай у него всегда имелся депозит, который он держал в банке не только надежном, но и процветающем. В одиннадцать часов позвонили из строительной компании по поводу счетов, относительно которых у дирекции компании возникли сомнения. На все их вопросы у Рози были наготове единственные ответы, принятые в христианском мире. В результате она смогла урезать стоимость сооружения камина в главном зале замка на четыреста одиннадцать долларов шестьдесят три цента. После этого позвонили еще шестнадцать человек — от инвесторов по жилищному строительству и до пресс-агентов ресторанов здорового питания, и всем им требовались билеты на самые разные спектакли. Чтобы решить эту проблему, Рози пришлось изобрести новую отговорку — слухи, кстати, возникают именно таким образом — она постоянно повторяла, что, конечно же, они в курсе, что в Нью-Йорке билетов на всех никогда не хватает, так что положение спасают лишь загородные театры.

Так что и эту атаку она отбила.

Когда в семь десять вечера Марко так и не позвонил, Рози решила, что он, наверно, пытался, и не раз, но у нее все время было занято. Ну, тогда она сама позвонила Реймонду домой; номер Марко написал ей на клочке бумаги, и каждая цифра, каждая буква этого номера звучали для нее так, будто он сам шептал их ей на ухо. Раздались гудки, но не успел Реймонд ответить, как хлопнула дверь лифта, после чего наступила тишина, а потом в коридоре рядом с дверью Рози зазвучали шаги. Это, наверно. Марко, решила она. Бросила телефонную трубку на рычаг и метнулась к двери, поправляя растрепавшиеся волосы; ей хотелось открыть дверь до того, как он позвонит.