— Да, парень, это что-то!

— О чем ты?

— Каждый раз, когда ты рассказываешь об этой операции, ты рассказываешь это, как будто она пока не произошла, как будто она только еще будет.

— Я об этом и говорю! Именно так я всегда о ней и думаю! В смысле, когда на каком-нибудь банкете присутствует патриот из числа важных шишек, а газета заставляет меня тоже идти туда, и он начинает расспрашивать, как все было. Давай, Бен. Ты на правильном пути. — Марко пробежал пальцами по густым волосам, упер локти в колени и спрятал лицо в ладонях. Реймонд почти с нежностью смотрел на него. — Не смущайся, если тебе хочется плакать, — мягко сказал он другу.

Марко покачал головой. Реймонд открыл еще одну банку пива.

— Клянусь добрым, милым Богом, мне кажется, теперь я смогу спать, — сказал Марко. — Я просто чувствую это. Больше меня не пугают ни безумные голоса, ни быстро сменяющиеся, расплывчатые картинки, ни жуткие глаза тех, кто там сидел.

Он убрал ладони от лица, машинально протянул руку и взял у Реймонда банку с пивом. Тот начал открывать следующую. Так, сидя, Марко и уснул. Реймонд уложил его на софу, накрыл одеялом, выключил свет и пошел в свой кабинет, слушать завывания речного ветра и читать книгу с совершенно невероятным названием «Спиртное — слуга человечества».

* * *

Когда на следующее утро Реймонд уходил. Марко все еще спал. Вскоре после того, как он прибыл к себе в офис, позвонила Юджина Роуз Чейни. Она спросила, спокойно ли Марко спал. Реймонд ответил «да».

— Ох, мистер Шоу, это просто замечательно! — воскликнула она и повесила трубку.

Мать Реймонда позвонила ему из аэропорта и пригласила на ленч. Реймонд попытался отговориться тем, что якобы уже договорился встретиться с кем-то за ленчем, но мать сказала, чтобы он не морочил ей голову, что она прекрасно знает, что он терпеть не может людей и не стал бы целый час или даже больше торчать с кем-то за одним столиком, и поэтому, черт возьми, ничто не мешает ему появиться в отеле «Плаза» в час дня, где в это время леди может позволить себе легкий завтрак. Реймонд сказал, что придет. За все время их разговора это было практически все, что он сказал.

Когда за десять секунд до назначенного времени Реймонд появился в отеле «Плаза», мать, сидя в углу большого зала за столиком с видом на парк, закатывала сцену допустившим какой-то промах метрдотелю и двум официантам. Она сделала Реймонду знак встать рядом с ее креслом, пока она закончит объяснять, как правильно фаршировать устрицами куски мяса и что она не потерпит, если мясо будут обжаривать дольше одиннадцати минут с каждой стороны, на предварительно нагретом гриле, при определенной температуре. Официанты поклонились и исчезли. Мать Реймонда мгновенье испепеляла метрдотеля презрительным взглядом, после чего заговорила с Реймондом:

— Только представь себе ресторан, в меню которого нет Clos de Lambrays или Cuvee Docteur Peste!

С видом горького сожаления она взмахом руки отпустила метрдотеля. Затем позволила Реймонду поцеловать себя в щеку, едва прикоснувшись губами, и взмахом руки указала на кресло за столиком на четверых, не прямо напротив и не справа, а слева от себя, что исключало для них обоих возможность смотреть в окно на парк.

— Ну, как ты? — спросила мать.

— Прекрасно.

— И я тоже. Хотя ты и не спрашивал.

— Я догадался — услышав, что ты заказываешь мясо, фаршированное устрицами.

— Мясо, главным образом, для тебя.

— Понятно.

— С Джонни тоже все отлично.

— Надо полагать, имеется в виду его физическое здоровье?

— И это, и все остальное.

— Разве он не оказался в щекотливом положении?

— Конечно, нет.

— Тогда зачем мы здесь?

— В смысле…

— К чему эта очередная ежегодная встреча?

— Я — твоя мать. По-моему, этого достаточно. Почему ты спросил, не оказался ли Джонни в щекотливом положении?

— Мне пришло в голову, что ты, возможно, решила каким-то образом использовать мою колонку, которая прикладывает все усилия, чтобы не упоминать имени Джонни, несмотря на тот факт, простой и очевидный, что он убийца. Убийца мужества и души. От него несет смертью, тебе это известно?

Общаясь с матерью, Реймонд всегда переходил отведенные им самим границы собственной несносности и нетерпимости. И почти все время делал этот свой отмахивающийся жест, подчеркивая позицию высокомерия и презрения. Его умение владеть собой молниеносно таяло — словно жидкость, которую тянут через соломинку.

Мать закрыла глаза.

— Мой дорогой мальчик, в нашем сумбурном мире — одной колонкой с именем Джонни больше, одной меньше, значения не имеет.

— Я запомню это.

Она открыла глаза.

— Зачем?

В обществе матери Реймондом всегда овладевало тошнотворное чувство страха, что он слишком пристально ее разглядывает. Всякий раз при встрече он обшаривал взглядом каждый миллиметр ее кожи в поисках малейшего изъяна, заново оценивал все черты ее лица, тревожась, что она хотя бы отчасти утратила свою привлекательность. Но тщетно. Так было и на этот раз. Чувствуя себя одновременно и обманутым, и удовлетворенным, он выбрал тактику насмешки над ее притворной попыткой изобразить разочарование по поводу отсутствия в меню изысканных блюд; попыткой, входившей в явное противоречие с тем фактом, что Джонни Айзелин за едой употребляет бурбон.

— Мама, ради бога, где ты слышала о таком деликатесе, как фаршированное устрицами мясо? Это открытие Джонни, надо полагать? Не иначе как Джонни, потому что в мировой литературе о еде не существует блюда, которое выражало бы его вульгарность лучше, чем толстый, высокомерно дорогой кусок мяса, начиненный клейкими, скользкими, чувственными устрицами.

— Реймонд, пожалуйста! Выбирай выражения! — Она бросила на него хмурый взгляд.

— Это отвратительно, и сам он отвратительный.

— Причина, по которой я пригласила тебя сегодня на ленч, — ровным голосом произнесла мать, — состоит в том, что на самом деле я чувствую себя не так уж хорошо, и доктор советует мне совершить небольшое путешествие в Европу.

— Что с тобой такое? — спросил он, растягивая гласные так сильно, что голос зазвучал гнусаво, а в мягком небе возникло ощущение неприятной дрожи.

При этом в голове его бродили мысли: «Существовал ли когда-нибудь на этой земле другой столь же непревзойденный лжец? Неужели ее тщеславие настолько не знает границ, что она и впрямь верит, будто апелляция к неполадкам со здоровьем произведет на меня впечатление? Может, у нее наготове фальшивая кардиограмма? Или этот подкупленный доктор „случайно“ наткнется на нас за ленчем? Она никогда не прибегала к такой грубой уловке, как обморок. Другое дело — разыграть целую сцену с добродушным стариком-врачом, которого она сама предварительно натаскала».