У мужчин наблюдается похожая картина. Наш мозг организован так, что откликается на вазопрессин активнее, чем мозг женщин. Благодаря этому свойству мы лучше реагируем на сексуальные сигналы, посредством которых устанавливаются любовные связи, и мы более восприимчивы к опасности нарушения этих связей. История Малкахи показывает, насколько сильным может быть влияние таких нейронных цепей на поведение: мы даже способны совершать поступки, которые наносят ущерб нашим интересам.

Наши гены, события, происходящие с нами, пока мы находимся в утробе матери, воспитание и забота родителей – всё имеет такое огромное значение для любви между женщиной и мужчиной, что предложенная вам концепция формирования привязанности выглядит очень ненадежной, не говоря уже о связи между водным обменом в организме и моногамией. Хотя Ларри уверен в том, что с точки зрения мозга мужчина для женщины – ребенок, а женщина для мужчины – территория, это, пожалуй, не самое красивое описание для такого явления, как человеческая любовь. Многие скажут, что такое описание – это вообще устаревший стереотип. Но они ошибаются. Мы можем говорить что угодно, но последнее слово всегда за природой. Впрочем, из описанной нами концепции привязанности следует ряд «неудобных» вопросов: почему люди перестают любить друг друга? Если привязанность настолько сильна, почему множество людей, утверждающих, что они моногамны, оказываются в постели с кем-то другим, а не с тем, кому они должны оставаться верны?

Привязанность двух людей бывает сильной и захватывающей, однако химическая природа того клея, который удерживает их вместе дольше первых нескольких дней горячей страсти, совсем не та, о которой говорится в викторианских романах или в рекламе таблеток от эректильной дисфункции. Чтобы узнать об истинной природе длительной моногамии, мы отправляемся к Фреду Мюррею. Сейчас ему пятьдесят девять, у него усы, круглый живот, росту он невысокого, однако исходящая от него энергетика наполняет его достоинством.

Мюррей многое может рассказать о любви, поскольку был наркоманом. Он сидел на метамфетаминах и крэке. Наркомания – темный период его жизни, длившийся не одно десятилетие. Казалось бы, что тут может быть общего со светлой радостью любви? Но когда Брайан спрашивает: «Вы были влюблены в наркотики?» – Мюррей широко улыбается и поднимает взгляд в потолок, как будто услышал невероятно глупый вопрос. Он смеется. «Конечно, я любил наркотики! Лю-у-у-би-и-ил», – говорит он, растягивая последнее слово. Напевность глагола «любил» не слишком его устраивает, поскольку не способна передать всю силу страсти. Он откидывается на спинку стула и глядит в потолок в поисках превосходных степеней, однако не находит для любви эпитета сильнее, чем «любовь».

«То есть Я ЛЮБИЛ их. Любил больше самого себя. Я любил наркотики. Любил их. Любил покупать, владеть ими, использовать. Любил. Больше, чем жену. Больше, чем дочь».

Слова Фреда Мюррея о любви к наркотикам – не метафора. Он говорит это именно так, как вы говорили бы кому-нибудь, что влюблены в свою супругу. И он прав в том, как описывает свои чувства, потому что любовь, которую он испытывал к наркотикам, и любовь, которую люди чувствуют к своим долговременным партнерам, – одно и то же. Любовь – это зависимость. Некоторые даже предполагают, что любовь – это навязчивая потребность. Мы не будем заходить так далеко отчасти потому, что любовь может быть уместной и здоровой эволюционной адаптацией, но она завладевает нами с помощью тех же механизмов мозга, что и наркотики. Единственная разница – в силе воздействия: пристрастие к наркотикам может быть гораздо сильнее человеческой привязанности.

Мы не раз говорили, что мозговые процессы, запускающиеся при получении сексуального удовольствия, формирования фетишей и выборе партнера, частично связаны с нейронными цепями, которые делают таким приятным употребление наркотиков. То и другое затрагивает множество общих структур. И там, и тут действуют одни и те же нейрохимические вещества, а в мозге в результате возникают одинаковые изменения. Подобие можно проследить вплоть до отдельных клеток, например, когда крысе дают метамфетамин, наркотик стимулирует некоторые из тех же нейронов, что и секс. На этом параллели не заканчиваются. Люди, регулярно принимающие наркотики и попадающие в зависимость, вскоре обнаруживают, что наркотик нравится им все меньше. Но и любовь со временем меняется. Когда острая потребность удовлетворена, мы начинаем получать всё меньше и меньше удовольствия. Однако наши отношения сохраняются: изначальная страсть перерастает в крепкую социальную моногамию, поскольку мы становимся зависимы друг от друга.

Идея любви как зависимости родилась в 1960-е, после чего ее подвергли исследованиям фрейдистские психоаналитики, которые используют термин «любовная зависимость» для описания постоянной влюбчивости – способа регулярно переживать восторг и удовольствие первых романтических дней новой любви. Однако содержание, которое вкладываем в этот термин мы, гораздо старше. Еще Платон сравнивал любовь с «деспотическим желанием выпить».

Система поощрения, описанная в третьей главе, и есть центр наркотической и любовной зависимости. В эволюции она развивалась так, чтобы мы делали всё ради выживания и размножения. Сила, движущая нашими поступками, – дофамин. Без него мы ничего не добились бы. Мыши-мутанты, у которых он не вырабатывается, – это обломовы животного мира. Заставить их сдвинуться с места может только боль или сильный стресс. Люди с болезнью Паркинсона, вызывающей истощение запасов дофамина, ведут практически неподвижный образ жизни. Если бы не дофамин, у наших древних предков не было бы стимула проходить мили в поисках добычи или заниматься сексом ради размножения.

Поощрение способствует обучению: еда – это настолько приятно, что ради нее стоит охотиться или выращивать пшеницу. Впрочем, люди быстро поняли: для получения удовольствия не обязательно убивать антилопу или бороться за доступ к половому партнеру. Можно сказать, поиск большего вознаграждения при меньших затратах – центральная тема в истории человечества. На протяжении тысячелетий мы изобретали способы быстро, всеохватно и эффективно покорять те нейронные цепи, которые были созданы природой для управления питанием и размножением. Пять тысяч лет назад древние шумеры уже варили пиво. Ферментация вина – процесс не менее древний. В последнем столетии мы создали бигмак, бикини, а также главный атрибут современной ночной жизни – смесь водки с энергетиками. И всё потому, что они запускают систему поощрения. Наркотики – кокаин, героин и метамфетамин – делают то же самое, причем с невероятным успехом. Соблазн порой настолько велик, что потребители, соскальзывая в яму зависимости, соглашаются на муки в будущем, чтобы чувствовать себя хорошо сегодня.

У Мюррея больше нет жены. Он восстановил отношения с дочерью и очень их ценит, но сейчас он рассказывает о тех годах, когда не придавал им значения. Прежде чем ему удалось бросить пить и принимать наркотики, он похоронил свою музыкальную карьеру, потерял две работы, дом и с целеустремленностью маньяка пытался потерять жизнь.

Вот уже несколько десятков лет Джордж Куб пытается восстановить цепь событий, происходящих в мозге и составляющих цикл зависимости, от которой страдал Мюррей и страдают миллионы ему подобных. Куб – седовласый мужчина с профессорскими усами. Он – председатель Комитета нейробиологии расстройств зависимости в Исследовательском институте Скриппс в Сан-Диего (штат Калифорния). Его считают одним из ведущих мировых экспертов в области исследований мозга и зависимости. Но начинал он свою карьеру совсем в другой области. В 1970-е он работал над объяснением нейробиологии человеческих эмоций, особенно тех, что связаны со стрессом и поощрением. Вскоре он обнаружил тесную взаимосвязь двух явлений – естественных эмоций человека и употребления наркотиков. Наркотики вызывают зависимость, рассказывает нам Куб, так как поначалу рождают в людях восхитительные ощущения благодаря «массированному выбросу гормонов, точнее, массированному запуску системы поощрения». Особенности этого процесса зависят от типа наркотиков, но будь то алкоголь, героин, кокаин, оксикодон или метамфетамины – все они действуют аналогично: заставляют нейроны, расположенные в мезолимбической системе поощрения и производящие дофамин, выбрасывать поток нейрохимических веществ. Такие стимуляторы, как кокаин, делают это непосредственно и быстро. Алкоголь влияет не напрямую и гораздо медленнее. Прилежащее ядро служит центральной подстанцией системы поощрения: в ответ оно посылает сигналы в миндалевидное тело (которое дает оценку возникающим ощущениям – нечто вроде «о, здорово!») и в паллидум (область, в которой Ларри и его коллеги обнаружили у моногамных полевок множество вазопрессиновых рецепторов). Миндалевидное тело направляет информацию другим структурам мозга, например в опорное ядро концевой полоски (одна из областей мозга, отвечающих, по мнению Дика Свааба, за сексуальную ориентацию).