Стрелки бешено дернулись и резко описали круг по циферблату – назад.

И еще один раз.

Полный круг назад – резко и быстро, падая вниз под силой собственной тяжести и снова вползая, точно на гору, к отметке двенадцать. И снова вниз.

Катя от неожиданности застыла на месте, как и водители машин.

Она увидела вытянутое лицо полковника Гущина, его отвисшую челюсть.

Анфиса… Она всплеснула руками и… бросилась вперед по улице – туда, к башне с часами.

Капитан Первоцветов что-то предостерегающе крикнул. Катя не разобрала. Это был порыв – она ринулась вслед за Анфисой.

Они налетали на прохожих, остановившихся посреди улицы, за их спиной тормозили машины. Народ высыпал горохом из крохотных лавочек. Кто-то из прохожих уже обогнал их – все устремлялись туда, к башне.

Катя ощутила, что ей не хватает воздуха. В боку закололо. Она порой бегала по утрам в парке в Нескучном саду рядом с домом, но то ни в какое сравнение не шло с этим безумным спринтом, в котором она никак не могла угнаться за полной Анфисой.

Стрелки часов остановились, но звук не смолкал – механическое гудение, словно башня с часами вибрировала от натуги. Или то пытались подать голос старые колокола, но у них не получалось пробить время?

Скрип тормозов сзади. Катя в этот миг нагнала Анфису – тоже красную, задыхающуюся, но как пуля летящую вперед, отталкивающую с дороги зевак.

Вой полицейской сирены оглушил.

И еще завыла полицейская сирена – на этот раз в отдалении.

– В машину! Быстро!

Капитан Первоцветов остановил рядом с ними патрульный «Форд». Он был за рулем, Гущин сидел рядом.

Катя поняла: в общем хаосе, когда они с Анфисой побежали к фабрике, до которой все же было далеко, капитан не растерялся – он повернул назад, к отделу полиции, и взял патрульную машину.

Катя буквально на лету поймала ошалевшую от бега Анфису. Затолкала ее на заднее сиденье, села сама.

Через пять минут они уже остановились перед башней. Первоцветов высунулся в окно – стрелки снова замерли почти в том же положении, что и раньше. И механический гул стихал. Но сзади, со стороны города, накатывала волна шума: к башне устремился народ – пешком, на автомобилях, велосипедах. Выла полицейская сирена – это ехало подкрепление из ОВД.

Первоцветов нажал на газ, обогнул башню, они промчались вдоль фабричного корпуса.

И в этот миг Катя уразумела одну вещь: они видели все так отчетливо – и вращающиеся стрелки, и циферблат в сумерках, что уже сгустились как морок, именно потому, что в этот момент башня с часами была ярко освещена. Те самые прожекторы подстветки на открытой площадке под шпилем…

Весь свет был сконцентрирован наверху. А здесь, у корпусов, было темно и пустынно. Ни машин, ни людей.

Первоцветов остановился у фабричного корпуса. Катя вспомнила, как они пришли сюда в прошлый раз. На башню можно попасть лишь через это здание.

И первое, что бросилось ей в глаза, – дверь, хорошо укрепленная массивная дверь, которую в прошлый раз при них сотрудник городского отдела культуры запер на замок, теперь была распахнута настежь.

– Оставайтесь в машине! – крикнул Анфисе Первоцветов. – Я сам с этим разберусь!

Он в этот момент лучше владел собой и лучше соображал, чем потрясенный Гущин. Катя никогда такого не замечала за шефом криминальной полиции. Она еще подумала в тот миг, что Гущин не говорит им всего того, что он думает об этом деле в глубине души.

Но в фабричный корпус они вошли плечо к плечу – вместе. И, конечно же, Катя и Анфиса следовали за ними!

Они бежали по этим отремонтированным, приготовленным для аренды офисным помещениям. Достигли перехода в здание башни, лестницы. Бегом начали подниматься.

Первоцветов на пятом лестничном пролете указал на стену – на белой девственно чистой поверхности ярко выделялась широкая алая полоса.

Кровь.

Следы крови были и на ступенях. И пролетом выше. Смазанный след. Словно что-то волокли здесь наверх.

Они одолели еще два пролета, еще один – уже дыша, как загнанные лошади.

Дверь, которая была здесь три года назад, а теперь отсутствовала, отделявшая нижние этажи с окнами от верхнего глухого помещения, где располагался часовой механизм…

Катя в тот миг подумала: эту дверь специально убрали, чтобы можно было легко войти… Ну да, пожарная служба распорядилась открыть доступ… кабели высокого напряжения… свет…

Свет…

Свет в комнате часового механизма горел. Его кто-то включил.

И в этом ярком электрическом свете Катя увидела, как и тогда, огромный часовой механизм под высоким потолком. Круглые часовые колеса с зубьями, шестеренки. Медную трубу, покосившуюся, словно перечеркивающую собой всю эту механику. Трубу, похожую на рычаг.

На этой трубе, на длинной веревке, почти у самого пола в петле висело тело.

Оно все еще медленно вращалось. А труба под его тяжестью дергалась и дрожала, и ее конец, теряющийся где-то в глубинах часового механизма, издавал отрывистый стук. И там, внутри, «в часах» что-то гудело, стонало. Но уже тихо, еле слышно, словно умирая.

Анфиса испуганно вскрикнула.

Повешенный повернулся, повинуясь силе вращения. Явил им свое лицо.

Багровое от удушья. Страшное.

В первый миг Катя даже не узнала его…

– Это же Макар! Макар Беккер! – воскликнул капитан Первоцветов.

Юноша висел в петле на фоне часового механизма. Руки его были сведены судорогой. Волосы на лбу слиплись от крови.

На его джинсах в промежности виднелось темное пятно.

12 апреля 1903 года. 7.30

Елена Мрозовская побежала в свою комнату. Больше всего она боялась, что Бахметьев, желающий «разобраться во всем сам», уедет без нее. Ее вещи и белье остались в спальне, она открыла кофр и вытащила другую одежду, которую привезла с собой, – натянула платье без корсета, тот остался на полу в спальне, надела чулки, зашнуровала крепко высокие ботинки. Платье – бархатное, с вырезом – больше подходило для парадного ужина, но она махнула рукой на свой вид. Подколола наспех волосы, надела пальто, плотно застегнулась. Она готова.

Заскочила в фотолабораторию за пресс-камерой, взвалила треногу на плечо, проверила пластины – все ли в порядке.

Она бежала с тяжелой треногой по мраморной лестнице вниз. Утреннее солнце наполняло витражи с павлинами парадного холла изумрудным светом.

– Игорь! Я с вами!

Он, уже одетый, садился на заднем дворе в шарабан. Молча взял у нее тяжелую треногу, помог забраться в экипаж. Все молча. Лишь снова крепко, до боли стиснул ей руку.