– Слышь, бать, а тебе-то это зачем? – спросил Славка.

– А затем, что мы с тобой в Киеве живем, киевскому князю служим и благо Киева – наше с тобой благо.

А полоцкое княжество Киеву необходимо. Это, сынок, главные ворота на пути от севера к югу. Самые важные волоки, самый надежный укорот новгородским буянам и – крепкий щит от викингов. А ляхи нам хоть и не враги пока, но и не друзья, это точно. Великий князь Мешко – сосед опасный. А Полоцком укрепится – еще опаснее станет. Хуже только, если Рогнеда передумает и за Владимира выйдет.

– Это еще почему? – удивился Славка. – Думаешь, Владимир тоже против Киева злоумышляет? Против брата?

– Не думаю, а знаю, – ответил Сергей. – И осуждать его за это не могу. Ярополк его сильно обидел. Такое простить трудно. Я бы на его месте тоже силу копил: чтобы второй раз меня из собственного дома не изгнали. Но пока у Владимира с Роговолтом дружбы нет, Киеву опасаться нечего. Новгород и Полоцк – как два борца, что друг друга за руки держат. Пока их не расцепят – ни с кем больше не схватятся. И нам важно, чтобы силы у них были примерно одинаковыми. Если Владимир чересчур много силы скопил, надобно Полоцку помочь. Вот поэтому после Полоцка ты, сынок, дальше поедешь. Прямо в Новгород. Владимир тебя не обидит. Мы с ним не в ссоре, да и новгородцы меня знают и уважают. Я тебе скажу, с кем у нашей семьи крепкие связи. У них и остановишься. Поживешь там немного, осмотришься, прикинешь что к чему. Вернешься осенью, с моими людьми, что торговать в белозерскому князю ходили. С караваном варяжские вои пойдут – наниматься в ромейскому кесарю в охрану. Присмотришься и к ним. Может, кого ко мне в дружину уговоришь. А кто потолковее – чтоб нашим помощником стал в Константинополе. У нас там торговля большая, а верных людей маловато. А следующей весной сам с ними и поплывешь. Пора тебе империю осваивать. Это как-никак цивилизация.

Последнюю фразу Сергей произнес по-ромейски. Но сын понял. Разумел он и по-ромейски. Немного.

Славка был не против. Царьград – это любопытно. Да и отца слушать положено. Особенно если он никогда не ошибается.

Не ошибся Сергей и на этот раз. Только – опоздал.

Глава пятая За веру пращуров!

– … Ярл Торкель с тринадцатью сотнями хирдманов, – сообщил Владимир, победоносно глядя на Добрыню. – Сторговались на четыре марки за меч. Четверть сразу остальное – после дела. Снедь, пиво – тоже все наши.

– Это правильно, – одобрил Добрыня. – Нурманы снедь покупать не станут, так будут брать. Нам беспорядок ни к чему. А как до расчета дело дойдет, глядишь, и мечей у них поменьше станет.

Князь новгородский и его воевода обменялись понимающими взглядами.

– Аеще…

И тут их разговор прервали. В горницу с поклоном вошел один из Владимировых отроков.

– К тебе огнищанин, батька, – доложил отрок. – Чибисом кличут. Сердитый такой.

– Что ему нужно? – сердито спросил Владимир. – Я его не знаю.

– Про дочку свою говорить желает. Врет, что ты ее вчера с майдана схитил и спортил. – И, увидев, как перекосилось от злобы лицо Владимира, поспешно добавил: – Не серчай! Это не я, это он так сказал, пресветлый княже!

Угодил. Взгляд Владимира сразу помягчел. Мило ему сие обращение: пресветлый князь. Так великих князей зовут. Тех, что на киевском столе сидят. Так отца его звали, Святослава Игоревича. Так теперь брата его зовут, Ярополка Святославовича. Младшего брата. А он, хоть и старший, а не великое у него княжение. И даже не самовластное. Так что пресветлым его только свои, дружинные, иногда называют, а прочие – нет.

Но – будут.

– Вспомнил, – сказал Владимир Добрыне. – Сладкая у огнищанина дочка. Эх!

Пока жила рядом молодая княгиня, Владимир старался держать свою похоть в узде, но нынче Олавы в Новгороде не было – осталась на братниной вотчине – в Сюллингфьёрде, и князь отпустил вожжи.

– Так звать, что ли, огнищанина? – спросил отрок.

– Зачем? – удивился Владимир. – Это дочка у него сладкая, а он сам – вряд ли. Гони смерда в шею!

Отрок кинулся из горницы – выполнять, но его перехватил окрик воеводы.

– Не время сейчас с новгородцами ссориться, – с укором произнес Добрыня. – Дай ему денег за обиду.

– Денег… – Владимир насупился, сдвинул брови и сразу стал похож на своего отца, Святослава. Тот так же хмурился, когда недоволен был. – Сам же говоришь, Добрыня: нынче каждый резан нужен.

– Говорю, – согласился воевода. – А всё равно дай. Не то побежит огнищанин вече скликать. Знаю я их, горлопанов новгородских.

Владимир их тоже знал.

– Будь по-твоему, – сказал он. – Скажи огнищанину: дам ему за девку три гривны серебра. (Добрыня скривился: три гривны – огромная сумма. Вира за смертоубийство этой самой девки – и то меньше). Но чтоб больше я ни о нем, ни о дочке его не слышал. Иди!

Отрок стрелой вылетел из палаты.

– Много посулил, – проворчал Добрыня. – И полгривны хватило бы.

– Посул – не засыл, – усмехнулся Владимир.

– Так ты не будешь платить? – догадался воевода.

– Почему ж не буду? Буду. Княжье слово – твердое. Непременно заплачу. Только не сейчас, а когда время придет. Не то сейчас время, чтобы за порченую девку три гривны платить. Разве не так?

– Так-то так, – согласился воевода. – Да ведь и девок портить – тоже время не подходящее.

– А мне нравится! – Владимир широко, радостно улыбнулся и снова стал похож на покойного отца: только уже не в гневе, а в веселии. – Есть, воевода, в непорченых девках для меня сладость особая. Такой вот трепет… Как, бывает, зайчишку живого на скаку за уши схватишь… Он сначала лапами сучит, дерется, а потом притихнет так, замрет тихонечко… А ты его – чик! И на жаркое! – Владимир захохотал.

Добрыня тоже невольно улыбнулся. Так хорош его пестун! Так много в нем жизни!

– Быть тебе великим князем! – вырвалось у него.

Владимир сразу стал серьезным.

– Мы еще не в Киеве, – сказал он. – Рано праздновать.

– Праздновать – рано, а вот бороться – в самый раз, – сказал Добрыня. – Слушай, что я придумал…

А придумал Добрыня такое, что Владимир сразу понял: то самое. На этакий посыл не только новгородцы откликнутся, а и в самом Киеве у Владимира сразу союзников втрое больше станет.

– Ох и умен ты, дядька! – воскликнул князь вполне искренне. – Вот теперь и я верю, что не позднее осени мы с тобой в киевском Детинце воссядем. Зови всех волохов, дядька! Потолкуем с ними, а потом – вече. Теперь-то мы их проймем, крикунов новгородских!

* * *

Шумит новгородское вече. Толпится народ, кучкуется по родам, по артелям, по городским концам. Свои – к своим. У каждой кучки – своя голова, свои горластые рты и свои руки с дубинками – вразумлять несогласных.