Урожденная По, она была шестым ребенком в многодетной семье дедушки поэта, «генерала» По. До двадцати семи лет жила с родителями, а в 1817 году вышла замуж за Уильяма Клемма-младшего, уже немолодого вдовца с пятью детьми. О нем, как о человеке состоятельном, мы уже упоминали в связи с отцом поэта[125]. Он был богат и тогда, когда женился на Марии. Но за девять лет, что они прожили в браке, состояние его (в результате нескольких неудачных торговых операций) изрядно сократилось, и в 1826 году, когда он умер, вдова осталась практически без средств к существованию. А на руках у нее было двое детей, восьми и четырех лет от роду[126]. С ней жила пожилая мать, вдова «генерала» По, миссис Элизабет По. Небольшая пенсия, которую эта женщина получала от правительства Соединенных Штатов, по сути, и составляла единственный источник существования семьи. Мария Клемм шила, вязала, обстирывала, пускала квартирантов, завела огородик, что в Балтиморе не представлялось тогда чем-то необычным. В общем, «крутилась» как могла. Немного легче стало, когда ее сын устроился учеником к каменотесу и в дом из плаваний вернулся Генри По. Но по мере того как взрослел ее сын и развивалась болезнь племянника, ухудшалось и материальное положение семьи. Не много проку было и от Эдгара. Но как можно жить без мужчины в доме? Особенно после того, как умер Генри, а другой Генри, ее сын, ушел из дому и сгинул где-то в морях?[127]Очень часто случалось, что в ее кошельке не только заканчивались деньги, но и нечем было кормить семью. В такие дни «миссис Клемм приходилось отправляться с рыночной корзиной не в торговые ряды, а к родственникам и знакомым. Эта большая плетеная корзина хорошо запомнилась многим из тех, кому не раз доводилось вносить лепту в ее содержимое. В черном вдовьем чепце, дородная, с круглым добродушным лицом, омраченным взывающей к состраданию скорбью, миссис Клемм являлась нежданной, сеявшей замешательство гостьей; в руке у нее была уже описанная корзина, в чистых серых глазах — тревожная мольба, а на устах — печальный рассказ о претерпеваемых ее домочадцами лишениях, который заставил бы разрыдаться даже маску Комедии. Устоять перед ней не мог никто, ибо все, что она говорила, было горькой правдой: Вирджиния ходит в лохмотьях, „милый Эдди“ очень болен, старая миссис По стоит одной ногой в могиле (агония ее продолжалась уже пять лет), сама она — бедная вдова, сын Генри снова заглядывает в бутылку, огонь в камине погас, и в доме совсем нечего есть! Что можно было ответить этой осанистой, опрятной, просящей о помощи женщине, которая столь красочно описывала свою нелегкую долю? Слов не находилось — оставалось лишь положить что-нибудь в корзину. Ее темный ненасытный зев проглатывал детское платьице, цыпленка, несколько картофелин, реп или хлебных караваев и захлопывался в унисон с прощальными благословениями хозяйки. Некоторое время корзина не покидала дома, однако рано или поздно снова наставал ее час. Ибо череде бедствий, в таком изобилии обрушивавшихся на миссис Клемм, не было конца. К счастью для великого поэта, женщина эта обладала редкостным, изощренным нуждой умением находить прямую дорогу к человеческому сердцу, минуя воздвигнутые умом преграды. Духом она была чем-то сродни тем сестрам-черницам, на которых в своем вдовьем трауре походила и видом, что от века скитаются по миру, стучась в каждую дверь, чтобы напомнить благоденствующим о нищих, сиротах и страдальцах, живущих рядом и ждущих подаяния. Как ни противна была эта роль ее врожденному чувству собственного достоинства, играла она ее превосходно, так что сам святой Франциск мог бы гордиться такой ученицей».

Так в биографии поэта об этой поистине героической женщине и ее самоотверженных усилиях прокормить семью писал Герви Аллен[128]. Читатель понимает, что все подробности о «Вирджинии в лохмотьях», «милом Эдди», «цыпленке, картофелинах, репе и хлебных караваях» — домысел, «творческая реконструкция». Но она опирается на свидетельства тех, кто видел Марию Клемм в Балтиморе, а затем в Ричмонде и Нью-Йорке. Действительно, она всегда носила черное вдовье одеяние. И в свои походы — на рынок или к знакомым — ходила с большой корзиной. Да и родственников Клеммов и По в Балтиморе проживало немало, и в крайнем случае она могла обратиться к ним. И, видимо, обращалась. Потому что в дни 1831–1832 годов такие походы случались часто.

Но если сложная ситуация вызывала у миссис Клемм прилив энергии и желание действовать, совсем иную реакцию она порождала у племянника. Ее «милый Эдди» нередко впадал в меланхолию, а та порождала депрессию и толкала его на поступки не всегда объяснимые.

16 октября 1831 года По пишет «покаянное» письмо в Ричмонд мистеру Аллану:

Совсем нетрудно догадаться, чем было вызвано письмо отчиму. Конечно, приступом депрессии, одиночеством и отчаянной неуверенностью в будущем. Испытывал ли Эдгар те чувства к мистеру Аллану, что содержат приведенные строки? Да, он был искренен, когда писал все это. Поэт пишет правду: у него действительно на тот момент нет долгов, и он на самом деле трудится — хотя и не в том смысле, в каком воспринимал глагол «трудиться» его опекун. Эдгар По трудится, сочиняя. Письмо написано, когда он создавал свои первые рассказы. В его восприятии это самый настоящий — и самый достойный, возвышенный — труд. Но ему нужна опора, эмоциональная поддержка. И по-человечески это вполне объяснимо.