По-моему, Джефферсон писал куда хуже, чем говорил, хотя и не менее многословно. Джефферсон обо всем имел свое мнение и неодолимо стремился выражать оное, касалось ли оно цвета кожи у негров (результат, по его теории, особенно вирулентной формы проказы) или возведения стен. Его нескромные эпистолярные труды когда-нибудь приведут в восторг или повергнут в смятение историков. Но письма его ко мне (большинство погибло во время кораблекрушения) являют образцы остроумия и здравого смысла.

К сожалению, Джефферсон не всегда чувствовал, когда нужно промолчать. За несколько месяцев до нашей встречи у миссис Колден вышла книга Тома Пейна «Права человека» с хвалебным отзывом Джефферсона на обложке. А так как английское правительство совсем недавно обвинило автора в государственной измене, то американскому государственному секретарю не подобало хвалить предателя, да к тому же еще и рассуждать о том, как опасно для Соединенных Штатов то, что Пейн окрестил «ересью».

Гамильтоновская газета «Юнайтед Стейтс» незамедлительно опубликовала нападки на Джефферсона, подписанные неким «Публиколой». Думали, что это псевдоним Джона Адамса. Но «Публиколой» оказался сын вице-президента — Джон Куинси Адамс.

— Понять не могу, почему мистер Адамс так расстроился, — прикинулся наивным Джефферсон.

— Возможно, потому, что он сам еретик.

Эту реплику подал Филип Френо, который тогда писал разгромные статьи против Адамса и Гамильтона для «Дейли адвертайзер».

Потом я узнал, что Джефферсон специально просил Генриетту пригласить его на обед. Френо уважал идеи, а не личности; он был не из тех, кем любил окружать себя Джефферсон. Но через два месяца после этого обеда Френо стал получать приличное жалованье референта по иностранным языкам в джефферсоновском государственном департаменте в Филадельфии и редактировать выпускаемую Джефферсоном антиправительственную газету под названием «Нэшнл газетт». Это многих возмутило. Обычно государственные деньги не тратят на жалованье редактору, который проводит политику, способствующую уничижению этого государства. Справедливо, хоть и злобно, Гамильтон предложил Джефферсону и Френо подать в отставку, ежели они не одобряют правительства, которое платит им жалованье. Время от времени Джефферсон делал заявления о том, что ничего общего не имеет с газетой Френо; причем он, счастливец, искренне верил в каждое из своих переменчивых суждений.

Специально для наших ушей Джефферсон сочинил причину ссоры с Адамсом.

— Признаюсь, когда я написал о «ереси» в письме, на публикование которого я вовсе не давал согласия издателю… — Правда это или вранье? У Джефферсона никогда не поймешь. — …я имел в виду ересь, к которой склоняется мистер Адамс. Он закоренелый монархист, и сам мне в том не раз признавался.

Два года спустя в разговоре со мной Адамс все это отрицал:

— Я никогда в жизни серьезно не разговаривал с мистером Джефферсоном. Даже будь я тайным монархистом, я никогда бы не доверился мистеру Джефферсону. К тому же он прекрасно знает, что я вовсе не тот, за кого он меня выдает, что он сам создал мой искаженный образ, точно так же, как образ ублюдка-полукровки. Мистер Джефферсон прекрасно понимает, что самый верный способ возвеличить себя — это натравить народ на нас с Гамильтоном и создать впечатление, будто мы хотим короля, в то время как мы мечтаем лишь о сильном федеральном правительстве. — То есть о таком, какое несколько лет спустя и создал сам Джефферсон.

Канцлер Ливингстон сказал, что государственный секретарь, видимо, преувеличивает. Неужели мистер Адамс такой уж монархист?

Блестящие карие глаза округлились, как у ребенка, а голос стал таким тихим, что нам пришлось перегнуться через стол над нашими фужерами, чтобы расслышать странную угрозу:

— Поверьте, джентльмены, здесь, в этой стране, существует заговор в самых высоких кругах против наших институтов. Англия хочет изменить их по своему образу и подобию. Однажды в моем присутствии Гамильтон сказал, что наша конституция «ни то ни се». О да, в своем презрении к республике он не уступит Катилине!

Я не подозревал тогда, что во чреве времени вызреет мысль наречь меня именем классического предателя и что Джефферсон радостно исполнит обязанности повитухи при этих неестественных родах. Но я, в неведении будущего, с восторгом внимал, как прекрасный тихий голос рассказывает о том, что Гамильтон выдаст тайны Казначейства друзьям-спекулянтам в надежде создать монархию при помощи английского золота. Теперь такие разговоры вспоминаются как чистое безумие. Но в то время это звучало вполне убедительно.

Беседа, по всей видимости, произвела большое впечатление на Френо. На меня тоже. Джефферсон завораживал меня, чего я не испытывал ни с одним другим человеком. И даже когда я узнал, как небрежно он обращается с истиной, я не мог противостоять его приглушенному голосу, его ясным детским глазам, его фанатическим идеям, его махровой клевете. Без сомнения, в нем было что-то колдовское.

Канцлер съязвил по поводу известного высказывания Джефферсона во время бунта Шейса, что иногда лучшим удобрением для древа свободы служит кровь. Джефферсон ответил вполне серьезно:

— Я лишь хотел сказать, что мы сможем себя поздравить, если за двести лет у нас произойдет всего лишь один такой бунт. Надо отдать нам должное: мы исправляем нравы, не дожидаясь бунтов.

— Как бы там ни было, вы теперь герой всех «шейсовцев».

В глубине души канцлер был федералист, хоть ему приходилось изображать республиканца. Не будь он обойден с назначением на пост верховного судьи, он счел бы идеи — а то и общество — Джефферсона весьма нежелательными.

— Мы видели много этих бедняг в Новой Англии.

Джефферсон изобразил на лице грусть.

— Шейс сбил их с пути истинного. Они не поверили, что в наших силах все…

— Например, сорок процентов годовых? Или убийственные налоги? Или набитые битком долговые тюрьмы? Или…

Френо приковал взор к Джефферсону и напоминал врача, который гадает, выдержит ли больной лошадиную дозу лекарства.

— Конечно, многие их жалобы оправданны. Согласитесь, как это ужасно — бросать в тюрьму за долги.

Еще бы! Единственное, что объединяло меня, Джефферсона и Гамильтона, — это долги. Все мы жили не по средствам, на широкую ногу. Гамильтон умер, оставив долги. Джефферсон умер нищим в разваливающемся Монтичелло. К счастью, в отличие от мелких фермеров или мастеровых нас нельзя было упрятать в долговую тюрьму. Всегда кто-нибудь вызывался оплатить наши долговые обязательства, а позорные условия займа ловко прятались за затейливыми росчерками богатых магнатов, склонных искать дружбы с государственными деятелями.

Френо еще увеличил дозу.

— В Массачусетсе девяносто процентов заключенных сидят за долги. Так вот, сэр, будь я бедняком в этом штате, я бы пошел за Даниэлем Шейсом.

— Мистер Френо! — возмутился канцлер. — Конечно же, вы не разделяете взглядов