Продавщица вдруг умолкла. Она скрестила руки на груди, наверное, потому, что заметила, что ее платье насквозь промокло и стало прозрачным.

Дождь упал на город, как последний занавес.

Фабио обнял девушку за плечи. Она удивленно подняла на него глаза.

– Вы не против? Это похоже на праздник.

Она кивнула. Через некоторое время она положила руку ему на бедро. Так они и стояли, пока природный катаклизм не превратился в обычный летний дождь.

Когда Фабио под вой пожарных сирен мимо залитых водой подвалов шагал к трамвайной остановке, ему вдруг пришло в голову, что он даже не спросил ее имени.

Кафе «Марабу» представляло собой мрачную забегаловку. Перед входом торчала стойка для велосипедов с рекламой сигарет, которые не выпускались уже много лет. К стеклу витрины был приклеен силуэт марабу из голубой фольги.

Обшарпанные столики с красными пластиковыми салфетками в черных разводах; пластиковые же подстилки на стульях и скамьях, заклеенные во многих местах заплатами почти такого же цвета; три покрытых пылью филодендрона с устало опущенными побегами, выглядывающие из ниш, углов и закутков, – вот и вся обстановка помещения.

В кафе «Марабу» было пусто и тихо. Только за одним из столиков шушукались две старухи да время от времени за стойкой, где официантка кипятила воду для чая, фыркала кофеварка.

Официантка принесла Фабио стакан мятного чая в металлическом подстаканнике с такой горячей ручкой, словно в ней сосредоточилась вся жара этого лета.

Выловив из стакана нитку, он принялся окунать пакетик в кипяток.

Гроза принесла долгожданную перемену погоды. Похолодало, второй день подряд лил дождь. На улицах замелькали дождевые плащи и зонтики, в трамваях запахло мокрой одеждой, люди быстро позабыли, как страдали от жары, и снова затосковали по солнцу.

Фабио не поддавался вновь пробудившейся тоске. Физически он почувствовал себя намного лучше. Позавчера он дозвонился Норине, и она, уступив его настояниям, согласилась встретиться.

Это она назначила встречу в «Марабу». Из-за перемены погоды пришлось перенести съемку с пленэра в какой-то дом, расположенный по соседству с кафе.

Фабио увидел ее силуэт сквозь зеленое стекло двери, и сердце его застучало, как во время первого свидания. Она стряхнула воду с зонта, сунула его в медную подставку для зонтиков и подошла к столику. Фабио встал.

Норина была в черной нейлоновой куртке, которой Фабио прежде на ней не видел. То ли она надела ее от дождя, то ли носила не снимая. Этого Фабио не знал, а то бы он помог ей снять куртку, и приветствие не получилось бы таким натянутым. А так они обменялись рукопожатием, как двое людей, совершенно чужих друг другу.

Норина села, выпростала руки из рукавов куртки и сбросила ее за спину. Она казалась невыспавшейся, под глазами залегли темные тени, которые всегда так ему нравились. Они придавали ее девичьим чертам какое-то невинно-соблазнительное выражение.

– Ты теперь куришь? – указала она на пепельницу.

– Когда я очухался, я был курящим, – усмехнулся он.

Она похудела, лицо еще немного вытянулось, зеленые глаза смотрели устало. Она снова изменила свою короткую стрижку, теперь челка доходила почти до выщипанных бровей. Ей это шло.

Она тоже заказала чай.

– Ну, хорошо, – сказала она, когда на столике перед ней появился стакан, – рассказывай свой сюжет.

Фабио насколько мог беспристрастно рассказал ей об открытии доктора Барта и о том, какую роль сыграл в этой истории Лукас. Как профессиональный репортер, ничего не упуская и не присочиняя, он описал события, которые случайно коснулись его лично. Заканчивая отчет, он упомянул о тайной встрече в вестибюле отеля «Европа».

– Я подумал, что ты должна узнать об этом, – сказал он, откидываясь на спинку стула.

Пока Фабио произносил свой монолог, Норина рвала картонную подставку под чайный стакан в мелкие клочки, а потом ребром узкой ладони передвигала их по столу, образуя кучки разной конфигурации. Раньше эта привычка действовала Фабио на нервы, теперь она его восхищала.

Он протянул ей свою подставку. Она взяла картонку без комментариев и начала методично разрывать.

– Знаешь, что мне всегда нравилось в Лукасе? Он никогда не сказал о тебе ни единого дурного слова. Никогда. Напротив: он всегда защищал тебя, если кто-то катил на тебя бочку. Я, например. Такое случалось часто. Бывали дни, когда я ни о чем другом не говорила, можешь себе представить. Но Лукас всегда твердил, что я должна тебя понять, искал объяснений и извинений. Ты понятия не имеешь, какого идеального друга ты имеешь в лице Лукаса. Это невозможно было выдержать.

– Однако же ты, похоже, это отлично выдержала, – съязвил Фабио.

Норина сохранила серьезность.

– После того как он в первый раз переспал со мной, он уже не был идеальным другом.

Фабио рассмеялся:

– Скажи честно, ты его соблазнила, чтобы лишить меня идеального друга.

– Может быть, бессознательно. – Похоже, она уже взвешивала такую возможность.

Она сдвинула клочки картона в полукруг.

– Даже если все, что ты мне тут рассказал, правда…

– Это правда, – перебил ее Фабио.

– …Даже если это правда, он бы, на твоем месте, не сказал мне об этом ни слова.

– И допустил, чтобы ты жила с человеком, который за твоей спиной попирает все твои принципы.

– Обо мне не беспокойся.

– Однако же я именно это и делаю.

– А где ты был раньше? – Ноготок Норины, покрытый красным лаком, подравнял полукруг.

Официантка бросила в музыкальный автомат монету и нажала несколько рядов клавиш. Фабио указал на свою голову:

– Здесь, внутри, ничего этого не произошло, и я бы отдал все на свете, чтобы этого не произошло и в реальности.

Норина стерла полукруг и попыталась сдвинуть клочки в прямую линию.

Фабио вынул из кармана коралловые бусы. Положил их на стол, параллельно линии из клочков картона.

Норина подняла на него глаза.

– Кораллы. Из Амальфи.

Она смотрела на них с восхищением, но не притрагивалась.

– Красивые.

– Таких красных уже не добывают.

– Цвет китайского лака.

– Надень их.

Норина покачала головой.

Фабио улыбнулся:

– Это ни к чему тебя не обязывает.

Она подняла нитку со стола, взяла Фабио за руку, положила на его ладонь бусы и изо всех сил сжала ее в кулак.

– Из-за Лукаса?

– Я больше не с Лукасом.

– Вот как. С каких это пор?