«Рано утром 29 ноября 1914 года я перешел в Гельсинг­форсе с миноносца “Всадник” на миноносец “Ловкий” для усиления радиотелеграфной вахты. Вместе со мной пере­шел на “Летучий” и мой сослуживец по кораблю С. Доро­шенко.

На корме и по шкафуту на рельсовых дорожках 8 мино­носцев IV дивизиона стояли погруженными и принайтов­ленными шаровые мины заграждения, предназначенные к постановке на подступах к Либаве. Погрузка мин была произведена дня четыре тому назад, у минных портовых складов, и даже неопытному морскому глазу невольно бро­сался странный груз на этих маленьких кораблях, не при­крытый даже брезентом или парусиной.

Дивизион шел шхерами через Сомарэнский фарватер и, выйдя из него, перестроился отдельными группами по два миноносца, взяв курс к южному берегу Финского залива.

Начальник дивизиона держал свой флаг на “Ловком”. Пока шли шхерами, нас покачивало сравнительно мало, но стоило только перегруженным и потерявшим остойчивость миноносцам выйти от маяка Юссарэ, как стало сильно кре­нить, раскачивать и заливать леденеющими брызгами рас­свирепевшего, штормующего моря. Крен достигал свыше 30°, и вода от бушприта форштевня попадала в первую и вторую трубы, заливая кочегарки.

День был ясный, и видимость хорошая. Ветер пронзи­тельно стонал в рангоуте миноносца, и в обширных водных ухабах временами скрывались верхушки мачт миноносцев, следовавших в кильватер друг другу. Многие из команды страдали от качки, но все были на своих местах по боевому расписанию. Район Финского залива, который мы пере­ходили, весьма часто посещался германскими подлодками, а потому ход мы имели около 17 узлов, держа дистанцию порядка 40—50 кабельтовых.

Я находился в жилой носовой палубе, когда примерно около часа в люк послышалось несколько голосов:

— “Исполнительный” взорвался!

Вбежав стремительно по трапу на верхнюю палубу, я увидел следующую картину:

“Исполнительный” держался еще на воде вверх килем; вокруг гибнущего корабля плавали различные деревянные предметы и на них искал спасения утопающий и замер­зающий в ледяной воде экипаж. На киле маячила фигура матроса, лавирующего по красному днищу и хлопающего рукавицами. Это был кочегар Басенков, которого вскоре смыло набежавшей волной.

В 12.56 “Летучий” по радио открыто передал:

“Миноносец «Ловкий». «Исполнительный» погиб. Спа­сено семь человек”.

И через 4 минуты: “Причина неизвестна. Взрыва не было”.

Предполагая, что миноносцы атакованы неприятель­скими лодками, так как некоторые из команды, поддавшись панике, принимали плававшие предметы за перископ, комендоры по приказанию командира бросились к 75-мм пушкам.

Но стрелять пушки уже не могли. Они вмерзли своими телами от дула до казенной части вместе с цапфами, вертлюгой и тумбой в сплошной лед, образовавшийся на орудийных мостиках, имевших чрезмерно приподнятые комингсы.

Когда мы подошли ближе к месту гибели “Исполнитель­ного” на кабельтовых 20, то описывавший на этом месте циркуляцию “Летучий” вдруг как-то неестественно нырнул носом в воду, причем корма по самую трубу обвалилась, точно обрубленная могучим взмахом гигантского топора. Все заволокло черным дымом и угольной пылью. Взрыва при этом никто из нас не слышал.

Начальник дивизиона передал по радио: “Отойти мино­носцам от места гибели «Летучего» и не приближаться к нему”. Жутко было смотреть на погибающих и на их отча­янную борьбу с рассвирепевшей стихией. Все они надеялись, что мы будем их спасать, но забурлили винты, рассекая свинцовые воды, и наш флагман первым стал отдаляться от места драмы. “Летучий” погиб, продержавшись на воде не более 3 минут. Сигнальщик с него продолжал еще что-то семафорить, когда уже командирский мостик, на котором он находился, стал погружаться в волны.

Нам долго еще были видны на гребнях волн одиночки- матросы, державшиеся на обломках рангоута, досок и дере­вянных решеток и боровшиеся за свою жизнь. Они все погибли, за исключением рулевого боцманмата Карпова с “Исполнительного”, подплывшего к “Легкому”, который и спас его. Он продержался в воде при адском холоде около 20 минут.

На горизонте по носу открылся маяк Оденсхольм и верхушка мачты сидевшего на камнях германского крей­сера “Магдебург”. Дивизион пошел поодиночно зигзагами. Вскоре уцелевшие 6 миноносцев, в том числе и “Ловкий”, на котором находился пишущий эти строки, вошли в Моонзунд. В 7.12 я возвратился на миноносец “Всадник”, но уже без своего сослуживца и товарища, радиста Дорошенко.

Командующий Балтийским флотом адмирал Эссен в своем донесении от 5.12.14 за № 37/К.О. на имя главно­командующего VI армией писал:

“29.11 было отправлено 8 миноносцев 4-го дивизиона с минами заграждения из Гельсингфорса в Моонзунд, где они должны были ожидать приказания идти ставить мины на подходах к Либаве. Дивизион вышел из шхер через Сомарэнский фарватер и пошел поперек Финского залива к южному берегу отдельными группами по 2 мино­носца. Приблизительно в районе между маяком Юссарэ и островом Оденсхольм в 12 ч. 45 мин. взорвался миноносец «Исполнительный». Взрыв его, сопровождавшийся массой пламени и дыма, был отлично виден с других миноносцев, из которых ближайшие «Легкий» и «Летучий» немедленно подошли к месту гибели «Исполнительного» и подняли с воды: «Легкий» — 1 человека, рулевого боцманмата Кар­пова, а «Летучий» — 7 чел. Через час, в 1 ч. 45 мин. «Летучий», шедший впереди «Легкого» в 2,5—3 каб., внезапно накре­нился и затонул. Крайне странным является обстоятельство, что взрыва на нем не было видно, а только около внезапно затонувшего миноносца показалась на несколько секунд рубка подлодки”.

В действительности же “Исполнительный” и “Летучий”, будучи перегружены минами заграждения и получив доба­вочную нагрузку верхней палубы при обледенении, потеряли остойчивость при сильной качке и штормовой погоде и пере­вернулись. Никаких неприятельских подлодок в это время не было, и никто атаковывать нас не собирался...»

Об этой нелицеприятной странице истории флота мало кто знает. Это и понятно, гордиться здесь особенно нечем. Поддавшись панике, команды сразу шести кораблей бросили в беде своих погибающих товарищей, не предприняв ровным счетом ничего, чтобы их спасти. И это при том, что никто в тот момент на миноносцы не нападал. Немцев вообще не было нигде на сотни миль вокруг! Сравним теперь ситуа­цию 29 ноября 1914 года с ситуацией 6 октября 1943 года, чтобы понять степень высочайшего героизма черноморцев, которые, погибая, продолжали тем не менее спасать своих боевых товарищей. Это ли не пример всем нам, живущим ныне! Это ли не повод для увековечивания их подвига!

Наша память по отношению к событиям Великой Отечественной войны вообще удивительно избирательна. Некоторые памятники и шумные мероприятия вокруг отдельных событий вызывают порой полное недоумение в отношении значимости этих событий, в честь которых они были поставлены, в то время как поистине трагические события минувшего и по сей день остаются вне нашего внимания.

В Севастополе над Южной бухтой стоит несколько странный, на мой взгляд, памятник. Это памятник стрельбе линейного корабля «Парижская коммуна» по немецким позициям. Стрельба эта была, как вспоминают ветераны, достаточно успешной. Однако это ли основание ставить памятник! К слову, и стрелял-то краснознаменный линкор за Великую Отечественную войну всего несколько раз. Все остальное время «Севастополь» (до 1943 года именовав­шийся «Парижская коммуна») простоял в тыловых базах. Увы, с ним практически повторилась история Первой миро­вой войны, в течение которой тот же «Севастополь» так и не сделал ни одного выстрела по врагу. Почему? Ни царские, ни советские адмиралы не хотели лишний раз рисковать слишком ценной боевой единицей. Таким образом, полу­чается, что за всю свою сорокалетнюю службу, пройдя три войны (Первую мировую, Гражданскую и Великую Отече­ственную), «Севастополь» всего несколько раз разрядил свои 305-мм орудия в сторону неприятеля, за что и удостоился памятника. Впрочем, если кто-то считает, что каждая боевая стрельба достойна отдельного памятника, я не имею ничего против — ведь чем больше памятников, тем лучше, ибо каж­дый из них есть напоминание о боевых делах пращуров.