Особенно нехорошо было то, что аэродромную встречу Шелковников организовал на свой страх и риск. Павел встречать свою невенчанную советскую жену наотрез отказался. Понять его тоже можно, зачем ему жена, когда ему и так из НЗ бабу высший сорт выдали? Но законную-то зачем в шею гнать, зачем большую политику осложнять? На свой опять-таки страх и риск Шелковников отвел для этой самой Кати недурную дачу, из числа своих собственных, под Лопасней, нынешним Чеховым; на даче этой генерал никогда не бывал, как и на двух десятках подобных же, но знал, оборудована там особенно сауна, круглая, масонская, стенки в ней зеркальные. Этот тип, которого послали к возможной императрице сопровождающим, а по документам так и вовсе учителем русского языка, он, кажется, должен был ее временно от императора отвлечь. Сухоплещенко подтвердил, что это большой специалист по женщинам. Вот пусть и расхлебывает. В круглой сауне с зеркалами — все условия, можно сказать, авось дело выйдет расхлебабельное.

Императрица и седеющий красавец спустились с лодочки, Ливерий и Шелковников приветствовали их братскими лобзаниями. Шелковников отметил, что бабочка ничего, только мылом от нее пахнет и вся в засосах. Специалист поработал на совесть, ничего не скажешь. Пусть и дальше в том же духе действует (Джеймс имел именно такую инструкцию, в результате ее скрупулезного исполнения у Кати, чуть только она в сумке дириозавра в большое зеркало посмотрелась, появилась мысль, что в таком виде Павлу на глаза показываться нельзя — не приведи Господи). Ливерий сказал несколько прочувствованных слов о том, как он рад приветствовать Екатерину Васильевну на древней московской земле. Еще раз облобызал ее, хотя она для него была весьма стара, с немного большим удовольствием облобызал типа, которого шелковниковское, кажется, ведомство к ней приставило. Потом его под локти провел вдоль почетного караула, небольшой оркестр лихо грянул старинный марш композитора Агапкина, кажется, или не его, но все равно — «Прощание славянки». В общем, правильно марш выбрали — «Боже, царя храни» играть еще рано. Да ведь и с гимном вопрос еще не решен, Боже, сколько всего еще не сделано! Хотя почему — «Прощание славянки», ведь то, что сейчас происходит — это скорее встреча немки… Наконец официальная часть закончилась. Катю и Джеймса пихнули в специально для них заготовленный ЗИЛ и услали в зеркальную сауну. Ливерий отправился стоять в почетном карауле, — вождя как-никак еще не упокоили, — а Шелковников поехал домой. Чувствовал он себя усталым и неуверенным. Какого черта он встречал эту бабу? Станет Павел с ней по новой сходиться, как же… С тоской подумал Шелковников, что и с еще одной бабой очень скоро возиться предстоит. Группа, изучавшая родственников Павла и готовившая на них всякие досье вплоть до инфарктных фабул, наконец-то отыскала в городе Керчи немолодую мать-одиночку по имени Алевтина Туроверова, сынок которой носил очень многозначительное имя Иван Павлович Романов, ходил в девятый класс русской школы и очень неохотно был признан Павлом в качестве незаконного сына. Таковую Алевтину должны были доставить в Москву в ближайшие сорок восемь часов, и для нее уже приготовлена была другая дача Шелковникова, под Егорьевском. Если так дальше пойдет, то дач-то хватит ли на всех? А, плевать, можно будет кого-нибудь инфарктировать, если не хватит.

Одно, конечно, хорошо: вождь помер в срок, не зажился. А Заобский, попавший в новые вожди, уже тоже получил первых пол-инфаркта, даже в почетном карауле еле-еле отстоял, а сейчас полеживал себе в Кремлевке, где за жизнь его можно было вполне поручиться — в отрицательном смысле, потому что вторые полфабулы предъявят ему по первому сигналу, подкузьмили беднягу дочки-матери, тоже мне, Монтеня по-древнееврейски начитался. Нет, и вправду хорошая вещь инфаркт. У кого там сыночка в Лондоне за ножку, у кого дочку в Лас-Вегасе за место более существенное, у кого сестру жены в Чикаго за вымя — вот, глядишь, и все тип-топ. Вправду хорошая вещь. Скорей бы уж монархия была, надоело в заместителях ходить. «Канцлер Шелковников», — произнес про себя генерал то, что через полгода хотел услышать из уст государя, хорошо бы сразу после коронации. На душе потеплело. Тогда генерал ткнул в спину сидящего на переднем сиденьи Сухоплещенко и тот выдал ему бутерброд с красной икрой из запасного портсигара — свои генерал уже все съел.

Тем временем на аэродроме все еще стоял везлеевский почетный караул и оставались еще кое-какие приближенные Шелковникова, кому волей-неволей пришлось вызывать ремонтные бригады: дириозавр стоял на пяти опорах, шестая явно нуждалась в ремонте, а пять неповрежденных как-то подозрительно были утоплены в бетон под тяжестью исполина. Никто не воспринимал его как живое существо, и было это дириозавру очень обидно. Несколько раз подъезжали и уезжали прочь пожарные машины, ничего тут не горело, а трапов высотой в двести метров еще не имелось, короче, без собственного желания дириозавра добраться до его брюха и прижатой к нему шестой ноги не было возможности. И вот после третьей пожарной неудачи зажужжало что-то в воздухе, и приземлилось прямо под брюхо ящеру. Сокольник Ильич Хиврин сумел-таки посадить строптивую пилу. И незамедлительно сгрузил порядком надоевшего ему бесконечными обмороками пассажира. К месту его посадки быстро подрулил открытый «газик». Когда Миша Синельский, все еще в проклятой канге-колодке на ногах, открыл глаза, он увидел над собой на фоне синего весеннего неба и серебристо-стального брюха дириозавра — склонившееся бледное, сосредоточенное, такое чрезвычайно знакомое лицо.

— Капитан Синельский… прибыл в ваше распоряжение, — прохрипел простуженный Миша, пытаясь встать. Аракелян, впрочем, узнал своего незадачливого подчиненного, которого уже много месяцев подозревал в дезертирстве и других гнусных делах.

— Сам прибыл? — спросил полковник, недоверчиво глядя на колодку.

— Служу Советскому Союзу! — невпопад выпалил Миша и попробовал встать. Ноги его не удержали, он повалился на полковника. Тот брезгливо отодвинулся, и Миша рухнул прямо на руки гориллам из подоспевшего караула.

— Это мы посмотрим — кому ты служишь, — процедил Аракелян сквозь зубы и бросил охране: — унести!

Дириозавр тем временем окончательно обиделся на полное отсутствие врачебной помощи, да и просто на невнимание к себе. С трудом распрямив пришибленную ногу, он медленно поднялся на задние конечности и нацелился в зенит. Он их пожалел, он не хотел показывать им вертикальную посадку. Ну, так они увидят вертикальный взлет!

Ударил ветер, и сверкающая на солнце стальная сигара оторвалась от земли. Зачарованные радары успели отметить лишь то, как медленно всплыл и стал удаляться от Москвы в юго-западном направлении секретный дириозавр. И никто не уследил, как вслед за ним оторвалась от поверхности аэродрома маленькая вибрирующая козявка. Никакого приказа их преследовать никто не имел, обстреливать — тем более. Счастливый, разгрузившийся от пассажиров Рампаль имел теперь право немного полетать на воле. Его верная рыбка-лоцман, тоже избавившаяся от лишнего груза, конечно, расстаться со своей бронированной любовью не могла и последовала тем же курсом. Выйти из образа дириозавра Рампалю было далеко не просто, да и приказа пока не было, напротив, имелось предсказание, что в этом облике он пробудет довольно долго.