— Ну, с этим пока ничего не ясно, — говорит Ноа таким тихим, побежденным голосом, что мне становится его жаль. Я вижу его мальчиком, которого ведет за руку двоюродная бабушка, и, может быть, она что-то говорит ему, а он поднимает глаза к ее лицу. Бабуля Бликс.

Поцелуй бабулю Бликс, Ноа.

Чарльз Санфорд благожелательно смотрит на него и произносит:

— Пожалуйста, учтите, что подобное случается сплошь и рядом. Невозможно объяснить, почему люди хотят так или иначе распорядиться своей собственностью после смерти. — Он поворачивается ко мне. — А тут, Марни, личное письмо, которое я должен вам передать. Можете вскрыть его, когда пожелаете. В сейфе хранится еще одно письмо, которое можно будет прочесть по истечении трех месяцев.

Потянувшись вперед, я беру письмо, я все еще пребываю в потрясении. Возможно, еще не поздно заговорить и от всего отказаться. Я могу в одну секунду изменить течение моей жизни, вернув ее в нормальное русло.

Однако я не могу не заметить, что по-прежнему храню молчание.

Чарльз Санфорд складывает документы стопкой и встает, давая тем самым понять, что встреча окончена.

— Итак, если у вас больше нет вопросов, я заполню все необходимые бумаги, чтобы запустить процесс. Марни, не стесняйтесь обращаться ко мне, если вопросы все-таки возникнут или если появятся какие-то проблемы. Поскольку вы решили принять условия завещания, то получите пособие, возмещающее затраты на проживание, которое назначила Бликс. Предлагаю вам открыть здесь банковский счет, а я прослежу, чтобы по мере необходимости на него шли поступления. Бликс также хотела поставить вас в известность, что она заплатила все налоги на недвижимость за пять лет вперед и оставила кое-что своим квартиросъемщикам… ну, этим я займусь сам.

Кровь так громко стучит у меня в ушах, что я едва слышу его слова.

Судя по всему, пора уходить. Ноа, который покидает кабинет следом за мной, читает что-то в своем телефоне.

— Просто чтобы вы знали: моя родня наверняка захочет опротестовать завещание, — говорит он.

Чарльз Санфорд, вышедший проводить нас в приемную, недовольно хмурится:

— Что ж, на здоровье, пусть, конечно, попытаются, но могу вас заверить, что это пустая трата времени и денег. Ваша двоюродная бабка хорошо понимала, как добиться желаемого. — В этот самый миг грохочет гром, и Санфорд добавляет: — Привет, Бликс. — И все смеются. — Выражаю вам обоим мои глубочайшие соболезнования в связи с ее кончиной, — говорит он, мы обмениваемся рукопожатиями и обещаем быть на связи.

Во всем мире вряд ли сыщется такси, которое после подобной встречи одновременно вместит меня и Ноа, поэтому, когда мы оказываемся на улице и он вызывает такси, я отказываюсь ехать. Сейчас он как большая багрово-коричневая оскорбленная туча, яростно переписывается со своей мамочкой, а мне будто снится сон, от которого я никак не могу проснуться.

Я решаю попытать удачу и, несмотря на громы, молнии и дождь, который уже начинает накрапывать, машу Ноа (мол, поезжай уже) и пускаюсь в путь по улице, натянув на голову свитер.

Добравшись до «Старбакса» — знакомое заведение! — я ныряю внутрь и обнаруживаю себя в окружении тьмы-тьмущей промокших людей, набирающих что-то в своих телефонах и заказывающих пряный чай на обезжиренном молоке.

Я дрожу и читаю прейскурант на стене, пытаясь выбрать напиток, когда женщина по соседству резко спрашивает:

— Вы стоите?

— Пардон?

— Я сказала, вы стоите в очереди или нет?

— Ах, вы про очередь? Да-да, конечно стою, — отвечаю я. — Я думала, вы спрашиваете, буду я тут стоять или, например, собираюсь сесть.

Она сердито смотрит на меня, качает головой и отворачивается, бормоча что-то про некоторых людей.

Вот как. Оказывается, если люди в Нью-Йорке стоят, речь об очереди, а не положении тела в пространстве. Потрясающая информация.

Получив свой пряный чай с молоком, я замечаю в углу кресло, которое только что освободил парень с ноутбуком, и опускаюсь в него. Я собираюсь прожить в этом городе три месяца.

За столиком рядом со мной разговаривают две женщины, они склонились друг к другу так, будто в мире больше никого нет, у одной из них темно-фиолетовые волосы, на обеих куртки, которые словно бы сшиты из стеганых черных парашютов.

Между прочим, у них взаимная любовь, и, вероятно, сегодня вечером они пойдут и заведут собаку.

Возможно, мне нужна куртка. И работа. Пара теплых перчаток. И побольше черных вещей, чтобы не выделяться.

Я делаю глоток чая. И внезапно, ни с того ни с сего, понимаю, что не хочу жить в Бруклине. Я хочу вернуться домой.

Бруклин не годится для жизни. Тут грязно, шумно, безлико — и ради всего святого, тут даже грозу как следует устроить не могут! Мне нравятся грозы, которые приходят ближе к концу дня, после того как влажность и жара некоторое время нарастали, и поэтому все рады дождю. Гроза делает свою работу, изгоняет прочь тягучий воздух и движется дальше, и вот уже небо опять чистое. Но это — эта постоянная серая морось с периодическими раскатами грома, — кажется, может растянуться на весь день. И кому это нужно?

Я постукиваю ногтями по столу, сгоняя в кучку крошки. Возможно, мне следует вернуться в офис Чарльза Санфорда и сказать, что я совершила ужасную ошибку. Я скажу ему, что просто не готова выполнить условие завещания: «Это был чудесный подарок, СОВЕРШЕННО чудесный, и я очень ценю доброту Бликс, но, к сожалению, я абсолютно для этого не гожусь. И… большое спасибо».

Пусть дом пойдет на благотворительные нужды, а я завтра же улечу домой, а чуть позже на неделе обрадую родных новостью о том, что выхожу за Джереми.

На медовый месяц мы поедем в Канкун, как Натали и Брайан. Через несколько лет у нас появится ребенок, а потом еще один, надеюсь, другого пола, я украшу наш дом и сад, и вступлю в родительскую ассоциацию, буду водить нашу общую машину, повешу на стену календарь, где даты разных событий будут обозначаться разными цветами, и стану задавать всякие вопросы вроде: «Дорогой, а ты сделал домашнее задание?»

Кажется, мне нравится эта идея. А лет через тридцать я буду рядом с родителями и смогу помочь им, когда для них придет пора перебираться в дом-интернат для престарелых. Джереми закроет свою врачебную практику, и, возможно, мы вернемся в Канкун на пятидесятую годовщину нашей свадьбы, когда нам будет по восемьдесят лет. И мы станем говорить: «Куда подевалось время?» — как всегда говорили все жители нашей планеты. А потом мы умрем, полностью реализовавшись