Сидящая рядом жена Умара Кулиева громко хрустнула пальцами. У неё было странное представление об этикете официальных визитов. В прокуратуру она надела самое короткое платье и максимально оголила верх.

— Вы общались с сыном до его ареста? — спросил я. Он поднял водянистые глаза, развёл руками.

— Почти нет. Садык поссорил меня с Умаром, потому что я оставил его мать. Взял другую женщину. У нас такое не прощают. Любовниц — это пожалуйста! Сколько хочешь! Да вы сами знаете!

— Давно живёте отдельно?

— Я ушёл, когда Умару было четырнадцать.

— У вас ещё дети?

— Четверо. Младшим было: одиннадцать, девять и пять… Я помогал, как мог. Но в чём-то, конечно, они были ущемлены. Садык этим воспользовался. Как только я ушёл из семьи, брат сразу начал настраивать сына против меня. Он стал брать его в море, готовить к браконьерским делам…

— Вы предостерегали брата?

— Когда я потребовал, чтобы он оставил парня в покое, его сыновья избили меня. Я месяц провалялся в больнице. Вера знает.

Он снова показал на сноху, которая опять сделала вид, словно ничего не слышит.

«Затруднённость общения — первый симптом отсутствия воспитания…» Я не решался обращаться к ней с вопросами, чтобы не смутить.

— Садык полностью вытеснил меня из семьи. Он давал деньги моей бывшей жене. Я не мог им особенно помочь. Я работаю в вечерней школе. В Красноводске. Преподаю химию. Из моих братьев я один получил образование, и никто из них мне этого не простил.

— Кто ваша нынешняя жена?

— Она тоже учительница. Из Молдавии. Из Бельцы… Она хотела, чтоб Умар чаще бывал у нас, но он так ни разу и не приехал. Он ходил в море с моими племянниками.

— Как вы узнали об этом?

— Я приезжал из Красноводска. Мы встречались. Он рассказывал обо всём. Умар ещё пацаном получал от дяди от пятисот до тысячи рублей в месяц. Он гордился этим! Пацан, а у него уже две машины! «Жигули» записаны были на двоюродного брата, «Москвич» — на тётку! Я уже старик — но у меня ни одной машины… Добром, конечно, это не могло кончиться! Потом Садык назначил его рулевым. Фактически сделал заместителем.

— Когда вы узнали о поджоге рыбинспекции?

— На другой день. Вера приехала ко мне, сказала, что брат спьяна сжёг контору рыбнадзора и обрабатывает Умара, чтобы он взял всё на себя…

— Вы говорили с сыном?

— В тот же день. Я приехал к нему вместе с Верой. Я просил его не делать этого. Не верить никому!

— Что он?

— Сказал, чтобы я не вмешивался, потому что могу всё испортить.

— А почему Баларгимов сам не решился пойти с повинной? Как ваш сын это объяснил?

— Садык много раз судим. Ему могли дать суровое наказание. Наш старший брат — Сулеиман — тоже просил Умара взять всё на себя. И ещё один человек. Когда я приехал, они втроём как раз сидели в ресторане.

— В «Сахиле»?

— Да. На берегу.

— Умар, Баларгимов… А кто третий? Он помялся.

— Агаев, начальник милиции…

Сила, стоящая за браконьерской мафией, не могла отправить на скамью подсудимых шефа лодок, который знал всю её подноготную.

— Агаев сказал, что сделает всё, чтобы Умару дали три года как за неосторожное убийство… и поверил.

Он вздохнул. Сноха его неожиданно всхлипнула и тут же неимоверным усилием воли вернула лицу прежнее сосредоточенно-спокойное выражение. Она выглядела нелепо — в своём мини, с высоко открытыми голыми коленями, с криком, который буквально сотрясал её. Я не понимал, как ей удаётся со всем этим справляться.

— Вас допросили?

— Я сказал, что ничего не знаю.

— Следователь спрашивал — занимался ли Умар браконьерством?

— Нет. Умар ведь показал, что хотел отомстить Цаххану Алиеву за то, что тот не разрешил ему ловить частиковую рыбу. Меня и спрашивали только о частиковой…

— А сети?

— Перед обыском Садык бросил их к Умару в сарай…

— А где он в действительности находился, когда Баларгимов поджёг рыбинспекцию?

— Смотрел футбол. Есть свидетели.

— Этих людей допросили?

— Одного. Остальные было тоже пошли, в свидетели, но Садык сбил всех с толку: «Молчите!» Я тоже сказал: «Не вмешивайтесь, не ваше дело…» — Он вздохнул.

— А тот, которого допросили? Что с ним?

— Его нашли в заливе. Будто погиб на охоте. От несчастного случая…

— Ветлугин?! — Да, Сашка. — А кто вёл вначале дело на вашего сына?

— Алиханов. Мы на него не обижаемся — он вёл в нашу пользу…

— Ну, естественно.

Дело Умара Кулиева было сфальсифицировано полностью.

— Поначалу всё получалось, как Садык обещал. Алиханов следствие закончил быстро. За месяц. Умара судили как за неосторожное убийство. Дали четыре года. Но тут Аббасов-старик, отец сгоревшего инспектора Саттара, поднял шум. Стал давать телеграммы. Пошли письма, митинги. «Расстрелять убийцу! Никакой пощады!» Дело принял областной суд. Вы не можете себе представить, что мы чувствовали… — Он разрыдался. — Мы ведь знали, что Умар невиновный…

Я не перебивал его.

— …Когда судья объявил: «Расстрел!» — мы все закричали… А люди хлопали: «Правильно!..»

Плач душил его. Надо было иметь каменное сердце, чтобы всё это слушать. Жена Умара сидела с вытаращенными глазами, чтобы не разреветься.

— …Я попросил судью, чтоб дали свидание. Нам разрешили. Умар стал успокаивать: «Так надо! Садык всё устроит! Он ехал со мной в автозаке. Всё нормально!»

— А потом?

— Все от него отказались; Садык — первый. Ждут, чтобы его поскорее расстреляли — пока не начал рассказывать…

Кулиева снова всхлипнула — звучно-глубоко, маскируясь нелепой гримасой, уродовавшей её грубоватое, простое лицо. Она держалась изо всех сил, но мне дано было слышать её беззвучный отчаянный крик

— …Люди передали нам письмо.

— Из тюрьмы?

— Да. Через рыбинспектора, Серёжу Пухова. У него друг… Мы заплатили… — Кулиев говорил несвязно. — Сергей искал доказательства против Цаххана Алиева. Из-за этой истории Цаххаи стал чуть ли не национальным героем… А мой мальчик каждую секунду смотрит на дверь… Боится, что сейчас войдут… Только теперь, когда вы вмешались и послали телеграммы, я впервые ночью заснул… — Неудачник-старик откровенно рыдал. — Это счастье… Вот записка. Мы получили её перед отъездом в Москву… Умар Кулиев писал:

«…Почему я должен быть этой третьей жертвой? Как он будет смотреть Вам в глаза, посчитав свою жизнь дороже моей? Смотрите, какой он человек и что мне пожелал. Если не могу ладить это дело, то почему он причинил мне такую боль? Сам сделал, сам бы и расхлёбывал. Какой жестокий человек. Отец, если бы вы могли распутать это дело, я бы всё доказал. Отец, сейчас моя судьба в ваших руках, смотрите, как я сглупил, поверя этому человеку, пожалел его. Надо было сначала всё рассказать»[1].