Нас сфотографировали дважды, и машина уехала. А мне стало вдруг смешно и грустно. По-моему, я первый раз засмеялся легко и бездумно с тех пор, как получил синеглазую свою синекуру. Я ничего уже не мог потерять после того, как летевшая на меня с выключенными фарами машина на осевой линии чуть-чуть опоздала.

Ночью меня поднял удар захлопнувшейся под кроватью стальной крысоловки.

Звук этот мог поднять даже глухого. Я взлетел над своим жёстким ложем и, холодея, прокричал первые пришедшие на язык слова: «Что же это такое!» Несколько секунд крысоловка ходила ходуном на полу, сотрясалась, звенела у меня не хватало мужества заглянуть под кровать, чтобы обозреть стальной капкан с пойманным зверем.

Крыса росла в моём воображении, превращалась в модель своего двойника — севшего на мощный хвост, хищного, поднявшего недоразвитые передние конечности гигантского первоящера.

Придя в себя, я наконец спрыгнул на пол, осторожно поднял край одеяла.

Крысоловка была пуста. Рядом с металлической рамкой, выполнявшей при взведённой пружине функции ударника, я с омерзением увидел часть голого, довольно толстого розового хвоста.

Крыса ушла, Оставив веское доказательство своего интереса к моей персоне.

Я заснул нескоро.

Кто знает, приходят ли крысы за обрубленными хвостами? И в каком обличье?

Утром в приёмной меня уже ждали — жена и дочь арестованного Баларгимова.

Жену я сразу узнал: матрона на пятом десятке, давно махнувшая на себя рукой — выпяченная под шерстяной кофтой высокая грудь, короткие толстые ноги. Дочь, видимо, напоминала мать, когда той было не больше двадцати. Пухлая девица. Длинная стрижка. Капризные губы.

На столе у Гезели алели тюльпаны, я понял, что их принесли Баларгимовы.

— Игорь Николаевич! — Жена Баларгимова знала, как меня зовут. В некотором смысле мы даже были лично знакомы: я был у неё дома. — Что с моим мужем? Уж вроде теперь тише воды и ниже травы! И пьёт меньше… Все знают! А всё равно таскают…

— Проходите в кабинет, — пригласил я.

— Вам звонил Бала, — отрапортовала тем временем Гезель. — У него всё в порядке. Состояние Миши Русакова удовлетворительное. Передал привет. И ещё директор заповедника. Просил приехать. У него для вас сюрприз: какие-то бумаги Серёжи Пухова…

— Докладная?

— Да. Кажется, докладная.

— У Садыка характер непредсказуемый, — пожаловалась Баларгимова, устраиваясь в непосредственной близости, от меня. — Я всегда говорю ему: ты, Садык, сначала делаешь, потом говоришь, потом уже думаешь! А надо всё наоборот…

Она говорила одна и не замечала этого. Дочь обидчиво поджала губы, взглянула на часики.

«В семейных неурядицах дочь, должно быть, держала всегда сторону отца, — подумал я. — И не бескорыстно!» — Я представил, как Баларгимов под настроение дарит ей то шерстяную кофточку, то модные импортные часики.

— Вся беда оттого, что люди нам завидуют… — тянула своё Баларгимова. — Считают чужие деньги! Отец работает, дети послушные. Дочка на третьем курсе… Дом, правда, совсем развалюха. Стыдоба от соседей… Вы видели!

— Зато дача! И неплохая! — раздражённо заметила дочь. Как многие неумные люди, она была не удовлетворена степенью внимания к себе и дала это понять.

— Одно слово — что дача! — Баларгимова колыхнулась рыхлым, как у медузы, телом. — Малю-ю-сенький домик. Остался отцу от дяди… Три комнатки.

— Четыре!

— Четвёртая совсем крохотная! Вроде чулана!

— Часто бываете там? — спросил я.

— Когда? И зачем? Работы хватает. — Баларгимова махнула рукой. — Муж иногда заедет. Там у него гараж.

— Никто постоянно не живёт?

Она пожала плечами, бесформенный бюст её на мгновение слегка округлился.

— Одно время соседка жила. Ребёночек у неё. С мужем разошлась. Молоденькая. Пусть живёт! Римка Халилова…

Дочь быстро испытующе взглянула на мать, но та была спокойна. То ли не видела ничего необычного в том, что молодая одинокая женщина живёт на их даче, то ли не хотела трепать себе нервы.

— Дача тут, в городе?

— В Дашкуди.

Я видел это название по дороге к метеостанции. Одинокий столб на краю трассы, и грунтовая дорога, уходящая к морю среди барханов.

— Халилова и сейчас там?

— Зачем? Это больше года назад было! Муж её уехал. Она снова дома. Рядом. Видели — голубые наличники? Так вы ничего и не можете нам обещать? спросила Баларгимова. — Скоро его отпустят?

— Пока нет. Я задержал его на четырнадцать суток. Он на том берегу. К сожалению, ничего больше не могу вам пока сказать.

Они ушли. Дочь Баларгимова не пожелала со мной проститься, обидчиво поджала губы. Я подумал, что падение отца не послужит ей уроком, поскольку теперешнее её существование — это только борьба за то, чтобы её признали. Ничего другого я не обнаружил в её красивой головке, пока мы разговаривали.

Контора Сувалдина находилась в двухэтажном доме старинной кирпичной постройки на самом берегу.

Кабинет орнитолога, увешанный фотографиями и диаграммами, был похож на музей. В центре, на видном месте, висела уже знакомая мне цитата из Красной книги: «Каждая нация перед лицом мира несёт ответственность за сохранение природы».

Сувалдин, не поднимаясь с кресла, протянул мне обе руки; его постоянные атрибуты — шляпа, бинокль и костыли — находились рядом.

— Слава богу! Нам удалось сначала полностью выявить, а потом и ликвидировать очаги поражения птицы. Потери качкалдаков меньше, чем я ожидал…

Он принадлежал к той категории людей, чьё слово превращается в проповедь.

— Но сколько ещё невежества, непросвещённости! Люди злонамеренно распускают слухи, натравливают на водоплавающих… «Рыбы нет — потому что её съели птицы!» Или: «Лещей съели бакланы…» Но подумали бы — может ли баклан заглотить рыбу, которая больше его самого!..

Он взял со стола тонкую пластмассовую папку.

— Это докладная Серёжи. Вернее — копия. А это… анонимное письмо. В нём написано, что я… автор книги в защиту рыбоядных птиц… отравил качкалдаков! Чтобы улучшить отчётность…

Анонимка была исполнена тем же почерком, что и полученная мною. Текст был тоже идентичен, как и школьная бумага. Мне показалось, над нижним её краем тоже виднелось крохотное жирное пятнышко.

— Докладную возьму, — сказал я. — А заниматься анонимкой у меня просто нет времени…

— Что я по закону обязан с ней сделать? Кому-то отправить?..

— Спустите её в унитаз.

— Можно? — Он обрадовался. Я поднялся.

— Вы не осмотрите наш кабинет? В этой комнате результаты моей десятилетней деятельности на Берегу…