Он вернулся в салон, где принцесса Изгро развлекала гостей после только что оконченного ужина. Тем, кто его не знал, могло показаться, что он так же рассеянно-благодушен, как всегда. Однако донна Миранда, со свойственным ей тактом, незаметно ускорила отъезд гостей, и они, один за другим, откланялись.

– В чем дело, Пеппино? – спросила она, когда они остались одни.

– Аннализа и Кало, – ответил он, наливая себе коньяку. Когда барона что-то тревожило, он начинал теребить подлокотники кресла, в котором сидел.

– Она странная и взбалмошная девочка, – осторожно заметила она в ответ. Опасаясь сказать лишнее и рассердить барона, она ограничивалась лишь самым необходимым. Они оба привыкли к скупому и сдержанному стилю разговора, в значительной степени состоявшего из пауз и умолчаний. Они могли бы понять друг друга, молча в темноте.

– Девочка выросла без матери. – Он был явно несправедлив, как будто перечеркивая начисто нежное участие принцессы Изгро, всегда принимавшей близко к сердцу все, что касалось Аннализы.

– Да, конечно, – вздохнула она. В ее голосе прозвучало не столько согласие, сколько скрытый упрек.

– Не обижайся, – сказал он примирительно, – ты прекрасно знаешь, что никто не сделал для нее больше, чем ты.

– Иногда мне приятно слышать, что ты это признаешь, – принцесса промокнула уголки глаз вышитым платочком. – Ты думаешь, Аннализа и Кало?.. – До нее вдруг дошло, что речь идет о непредвиденной ситуации.

– Ничего я не думаю. – Барон глотнул коньяку, еще больше бледнея и будучи не в силах скрывать свое беспокойство.

– Это исключено, – решительно возразила принцесса, за несколько секунд обдумав все возможные варианты. – Кало ни за что не посмеет…

– Зато Аннализа посмеет! – прогремел он, сжимая своими сильными руками узорчатую ткань обивки. – Она всегда добивается своего. И ты прекрасно это знаешь! – Донна Миранда всегда напоминала ему поговорку о девочке, которая так много знала, что ей следовало бы родиться мальчиком.

– Она только что вышла замуж! – в ужасе прошептала принцесса, вспоминая влюбленность Аннализы, ее романтические всплески, но тут же припомнив, как ее крестница отнеслась к предложению Филипа Брайана. – В любом случае, – добавила она, – я отказываюсь верить в столь чудовищные вещи.

– Слова! – фыркнул барон. – Ты всегда была мечтательницей. Заморочила себе голову прекрасной сказочкой о любви к американскому офицеру. Так в нее поверила, будто это произошло с тобой. Будто это твоя собственная сказочка, – попрекнул он ее.

– Прошу тебя, Пеппино, – вышитого платочка уже явно не хватало, чтобы удержать поток слез.

– А здесь речь идет не о романтике, – безжалостно продолжал барон, – нет, о куда более практических вещах. Этот парень, приехавший из Америки, конечно, всем хорош, только яйцами мелковат против Кало! В этом все дело, но вот никто этого не понял, кроме Аннализы. Уж она-то сразу поняла, что к чему, раньше, чем американец успел увезти ее отсюда. Вот и отправилась на поиски единственного в нашем краю мужчины, достойного этого звания!

– Ты говоришь так, словно одобряешь их постыдное поведение, – ужаснулась принцесса. – Ты их как будто защищаешь, а не порицаешь.

– Что толку порицать уже свершившийся факт… если, конечно, он свершился. Плакать над убежавшим молоком – это для меня слишком большая роскошь. Бесполезная трата времени. Зачем зря пыль подымать! Все это пустые слова, одни лишь пустые слова! – он опять сорвался на крик.

– Пеппино, ради бога, успокойся! – Ей нечасто доводилось видеть его таким расстроенным, но при мысли об угрозе, нависшей над головой его дочери, она и сама приходила в ужас.

– «Успокойся!» Еще одно глупое слово! – рычал барон. – Еще одно дурацкое, бессмысленное слово!

– Ты что, хочешь, чтобы пошли сплетни? – всполошилась она. – Слуги…

– Здесь никто ничего не видит и не слышит. А самое главное – наши слуги не болтают, – он разрядил свой гнев и теперь говорил с печальной улыбкой. – Что же до этих двоих, – добавил он с нежностью, – если им было суждено судьбой встретить друг друга, пусть бог их простит. – Он с трудом поднялся с удобного глубокого кресла и тут заметил, что уже успел прорвать ногтями ткань на подлокотниках.

– Что же ты намерен делать? – Принцесса была взволнована, встревожена и не могла этого скрыть.

– А что, по-твоему, я должен делать? – философски возразил он. – Думаю пойти спать… если, конечно, усну.

– Я хочу сказать, что ты собираешься предпринять насчет этих двоих… этих детей, – она была сбита с толку тем, как безропотно барон примирился с ситуацией.

– Ничего я не стану предпринимать. – Несмотря ни на что, было ясно, что Кало остается его любимцем. – Может быть, ничего и не случилось, Роза. Вернее, – уточнил он, – скажем так: ничего не случилось. – Он положил свои сильные и нервные руки на округлые плечи принцессы и взглянул на нее с почти братской нежностью, вспоминая о далеких юношеских забавах.

– Ладно, скажем так, – согласилась принцесса, с благодарностью улыбаясь воспоминанию об их любви.

– Когда закончится война, – заметил он, – Аннализа последует за мужем в Америку, и все эти тени исчезнут.

Затем, словно вспомнив в последнюю минуту о действительно важном деле, барон добавил:

– Завтра же не забудь послать за обойщиками. Пора сменить обивку на этих креслах.

* * *

Наступило Рождество. На виллу Сан-Лоренцо прибыла высокая канадская ель, сопровождаемая письмом от родителей Филипа. Это был их рождественский подарок.

«Фил, – писали они в пространном рождественском послании к невестке, – сказал нам, что на Сицилии ели не растут. Мы бы хотели, чтобы это дерево было посажено в вашем парке в память о нас».

Далее шли сердечные пожелания и типично американские соображения, совершенно для нее непостижимые. Но все же Аннализа оценила значение подарка, хотя и сомневалась, что канадская ель сможет прижиться в парке Монделло.

Барон Сайева, в свою очередь, спрашивал себя, как этим неутомимым Брайанам удалось в военное время переправить елку из Соединенных Штатов на Сицилию.

Больше всего Аннализу мучила и унижала необходимость притворяться. Когда Филип приходил к ней, полный желания, она была вынуждена разыгрывать страсть, которой не испытывала, ибо самая потаенная часть ее существа принадлежала другому. А этот другой, то есть Кало, после памятной грозы, когда они вместе открыли для себя любовь и секс, зарождение и удовлетворение желания, окончательно исчез из ее жизни.

– Ты хорошеешь с каждым днем, – Филип демонстрировал ей свою любовь, осыпая ее все новыми и новыми подарками.

– Это потому, что ты меня любишь, – она утратила свою прежнюю находчивость, отделываясь банальными фразами.

Филип энергично покачал головой в знак того, что дело вовсе не в его любви, и вытащил из кармана футляр черного бархата. В нем оказалось великолепное жемчужное колье.