Дверь – Женя чувствовала это! – сопротивлялась ей всем существом своим. Да, Женя воспринимала ее именно как живое существо, которое знает свою силу и даже ехидно насмехается над попытками одолеть себя.

Наконец Женя отошла и опустилась на топчан, пытаясь осознать свое поражение и решить, что делать дальше.

В голову пришло одно: рано или поздно эту дверь кто-нибудь откроет с другой стороны. Надо напасть на этого человека. Ударить его, оглушить – и бежать.

Вдруг вспомнилось, как Алик Фрунзевич на прощанье пообещал ей оружие. Жаль, что так и не успел его передать. Хотя что это могло быть? Пистолет? Она не умела стрелять, да и вряд ли решилась бы выстрелить в человека, даже если бы это оказался Верьгиз. А может быть, Алик Фрунзевич передал бы ей кинжал? Ну, кинжалом человека ударить – это, пожалуй, еще страшней, чем в него выстрелить!

Впрочем, даже успей Алик Фрунзевич передать Жене оружие, его всяко у нее отняли бы, когда приволокли сюда. Если ни одежды, ни обуви, ни даже белья ей не оставили, то о каком оружии можно мечтать?!

А может быть, удастся отломить ножку от топчана, чтобы ударить ею пришедшего и оглушить его?

В эту минуту послышался скрежет, который не мог быть не чем иным, как скрежетом ключа, поворачиваемого в замочной скважине, и Женя, схватив в охапку черный бархат с топчана, подлетела к двери и притаилась за створкой. Она набросит бархат на того, кто войдет, опутает тяжелой тканью, повалит на пол, а сама выскочит. Наверняка ключ останется в двери с той стороны. Она закроет дверь и пустится наутек – без разницы, что голая. Выскочит из дому, начнет кричать, звать на помощь…

Мысли эти мгновенно промелькнули в голове, а в следующее мгновение дверь распахнулась с такой силой, что ударила бы Женю – та едва успела придержать ее рукой. Но о внезапном нападении уже и речи быть не могло, она даже выронила бархат и беспомощно съежилась у стены, глядя на двоих людей, вошедших в комнату.

Они были одинаково одеты – в серые балахоны: женщина лет пятидесяти, седая, с мягкими чертами и усталым, печальным выражением, и высокий, атлетически сложенный мужчина с распущенными черными волосами, разобранными на прямой пробор и наполовину прикрывающими его лицо. В вырезе балахона была видна густая черная поросль, покрывающая его грудь, и странный беловатый камень в виде когтя, подвешенный на грубой веревке.

При виде этого камня Женя сразу вспомнила дневник Евгении Всеславской, и сердце ее на миг перестало биться.

Верьгиз! Это в самом деле Верьгиз! Верьгиз со своим сырьжа кенже!

Впрочем, она об этом догадалась еще в сквере.

Балахон прикрывал руки мужчины до локтей, и видно было, что они тоже черные от шерсти. Глаза из-под чуть вьющихся жестких прядей блеснули ледяной усмешкой:

– Отсюда ты уже не сбежишь. Эта дверь таким заклятием защищена, что тебе ее ни за что не одолеть, хотя, конечно, с обычным замком ты справилась неплохо. Я его нарочно не стал заговаривать – хотел узнать, способна ли ты на что-нибудь, или так себе, пустышка. Курас, как некогда называли моего великого деда, который потом одолел всех своих врагов!

Да, это был тот самый голос, который Женя слышала минувшей ночью в Театральном сквере, который приказывал своему сообщнику: «На землю ее! Положи! Да держи крепче!»

Она пыталась разглядеть его черты, которые казались чем-то знакомыми, и в памяти возникли слова Михаила: «Впечатляющая внешность: здоровенный как лось, черноволосый, черноглазый, итальянистого такого типа. То ли на артиста какого-то похож, то ли еще на какую-нибудь знаменитость…»

Да, он на кого-то похож, мучительно похож! Впрочем, лицо плохо видно под занавесью этих длинных, густых волос.

– Познакомься, – сказал Верьгиз, указывая на печальную женщину. – Это Раиса. Моя нянюшка. Ты должна быть ей благодарна! Я-то хотел сначала отрубить тебе руки, чтобы обеспечить твою полную покорность, но Раиса умолила меня не делать этого, не калечить тебя.

Женя бросила испуганный взгляд на седую женщину, ища в ее лице сочувствия, но та отвернулась. Может быть, уже пожалела о своем милосердии?

– Я должен был ее послушаться, – сообщил Верьгиз. – Я ей очень многим обязан. Ведь это она меня вырастила после того, как моя мать умерла двадцать лет назад.

То, о чем он говорил, звук его голоса, блеск его глаз, эти волосы, закрывающие лицо, бесцеремонное обращение – все это вдруг вызвало у Жени приступ неконтролируемой ярости.

– Умерла? – зло повторила она. – А не она ли это по могилам шляется и змейкой палочки подвязывает?

Раиса тихо ахнула, а Верьгиз расхохотался:

– Назаров тебе рассказал? Нет, это была моя прабабка. Ее звали бабка Абрамец. Только она может выходить из могилы, когда захочет. Вовремя от других, что в подполе ее жили, откупилась, меня им отдав. Теперь и мне, чтобы и после смерти свободным быть, надо будет кого-то отдать. Не то стану как прочие, которые лишь до сорокового дня бродят, а потом их надо вызывать. Так я вызываю дух моей матери, чтобы спросить у нее совета. Знаешь, как в наших краях говорят? У кого есть мать, у того голова гладкая! Мне легче живется с ее советами.

Верьгиз задумчиво глядел на Женю; его глаза то поблескивали, то наливались густой, непроницаемой, матовой чернотой. А она изо всех сил старалась не показать, какая дрожь ее бьет.

– Да, ты смелая… – наконец заговорил Верьгиз снова. – Теперь я верю, что ты и в самом деле предназначена мне, что моя матушка была права, когда мне об этом рассказала.

Яростью так и полыхнуло в душе! Его мать… его мать, которая принесла семье Жени столько горя! А дед Верьгиза? Павел Мец? О, что за гнусная порода!

– Ну надо же! – с издевкой бросила Женя. – Ты двадцать лет хранил об этом светлую память? Твою мать звали Люсьена Абрамец, ведь так? Ее застрелил серебряной пулей Иван Тополев. Он знал, что у нее остался сын. Он предупредил об этом мою семью. И если ты причинишь мне вред…

– То что будет? – ухмыльнулся Верьгиз. – Твоя семья до меня не доберется! Скорее я доберусь до них. И постараюсь улучить минуту, когда ни у кого из них не окажется при себе револьвера с серебряной пулей.

У Жени подогнулись ноги. Зачем она разболталась?! Теперь она была готова на все, чтобы взять назад свою глупую угрозу, о которой Верьгиз, впрочем, кажется, уже забыл.

– Ты думаешь, мать сообщила мне о тебе двадцать лет назад, накануне смерти? – усмехнулся он. – Нет, она обратила на тебя мое внимание две недели назад, а подтвердила мои надежды минувшей ночью, пока ты лежала без сознания, а я вызвал из могилы ее дух, чтобы задать вопросы и получить ответы. Ты что-нибудь слышала о некромантии? Конечно, нет. Или считаешь это выдумкой фантастов? Ну так вот, я – потомственный некромант.

Жене стало вдруг так холодно, что она обхватила себя руками, только сейчас осознав, что стоит перед ним голая. Но чувствовала она только страх.

– Я сомневался, но теперь знаю, что ты воистину достойна того, чтобы родить мне сына, которого я так хочу.