– А у вас?

– Бог миловал. Федьке, правда, чуть нос не отстрелили, а так все благополучно.

– И вовсе мне ничего не отстрелили, – показался из-за забора Шматов с почему-то вымазанным пылью лицом. – Доброго здоровьичка, барышня, и вам, господин доктор.

– Здравствуй, Федя, – мягко улыбнулась Люсия. – Как твоя нога?

– Вашими молитвами, – расплылся в улыбке денщик и хотел было сказать еще что-то любезное столь приятным и участливым людям, но подошедший Будищев бесцеремонно прервал этот поток красноречия.

– Хорош базлать! – тихо шепнул он ему.

– А чего? – искренне удивился парень. – Мы же закончили…

– Вы знаете, – спохватился Дмитрий, как будто вспомнил что-то очень важное, – нам уже пора. Служба. Уж извините.

– Да-да, конечно, у нас тоже масса дел, – охотно согласился Щербак, но тут к нему подскочил ефрейтор Барнес и принялся что-то шептать на ухо.

– Какую яму разрыли солдаты? – не понял доктор. – Мешки грузят?

– Что-нибудь случилось? – с невинным видом поинтересовался Будищев.

– Да вот Марк говорит, что на заднем дворе разрыты ямы, в которых были мешки, по всей вероятности, с чем-то ценным. И какие-то солдаты их утащили. Вы ничего не знаете об этом?

– Я?!! – искренне удивился прапорщик. – Ни сном, ни духом!

– Хм, а может, это были какие-то припасы, спрятанные местными жителями? – продолжал размышлять вслух доктор. – Нам бы они очень пригодились.

– Точно! – убежденно подтвердил его догадку Будищев. – А казаки нашли, да и уперли по своему обыкновению. Вот разбойники!

– Вы думаете, это казаки?

– Да кто же еще? – уже из-за забора отвечал им уходящий Дмитрий.

– Таки вы думаете, что я перепутаю казаков с артиллеристами! – возмутился молчавший до сих пор Барнес, убедившись, что прапорщик уже ушел и его не слышит.

– А почему ты сразу не сказал, что это были артиллеристы? – нахмурился Щербак.

– Разве?! – сделал честное лицо Марк.

– Ладно, бог с ними всеми, не до того сейчас, живо за работу, – отмахнулся Щербак, после чего обратил внимание на поскучневшую баронессу, – Люсия Александровна, голубушка, вам нехорошо?

– Нет-нет, Александр Викторович, – поспешно отозвалась сестра милосердия. – Я, наверное, пойду убирать в перевязочной.

– Конечно.

– Госпожа баронесса, да зачем же вам самой убирать, прикажите, и я все мигом сделаю, – услужливо затараторил Барнес, но расстроенная девушка не обратила на него внимания.

Когда Будищев появился в расположении своей части, позиции были уже готовы. Солдаты и офицеры, порядком уморившиеся за выдавшийся столь насыщенным день, отдыхали. Артельщики заканчивали приготовление пищи, и по лагерю разносился специфический запах вареной баранины. Чуть поодаль устроились моряки и ездовые тачанок, к которым и направился Дмитрий.

– А вот и вы, вашбродь, – встретил командира Егорыч, хлопотавший у самовара. – Чаю будете?

– С пряниками? – ухмыльнулся прапорщик.

– А то!

– Тогда наливай.

Пряников у ездового, конечно, не было, зато нашлось несколько не совсем еще черствых туркменских лепешек, купленных перед самым началом похода. Получив одну из них, Будищев по-братски отломил половину Шматову. Затем положил на свою часть кусок колбасы и с аппетитом вгрызся в полученный бутерброд, время от времени отхлебывая маленькими глотками ароматный чай.

– Ништяк! – похвалил он, утолив первый голод.

– На здоровье, вашбродь, – правильно понял его ездовой.

– Федя, а ты чего куксишься? – повернулся Будищев к денщику, отставившему лепешку в сторону и без энтузиазма мусолившему сухарь.

– Да не хочу я, – вяло ответил тот.

– С чего это?

– Не нравятся мне эти лепешки.

– Фигасе, – хмыкнул прапорщик, – в Бами хомячил за милую душу, а тут корчишь из себя не пойми чего!

– Так ён узнал, как здешние женки тесто месят, – хохотнул Егорыч.

– В смысле? – удивился Дмитрий.

– Да ладно вам! – пошел пятнами Федька.

– Ну-ка подробнее с этого момента!

– На чреслах они хлеба замешивают! – с отчаянием в голосе ответил денщик, поняв, что от него не отстанут.

– Где?

– Ну вот тута, – охотно показал на себе ездовой.

– На ляжках, что ли?[38]

– Ну да.

– И в чем проблема? – пожал плечами прапорщик, делая себе очередной бутерброд.

– Ой, – схватился за рот молодой матрос и бросился прочь, под смешки более опытных товарищей.

– Ладно вам! – прервал неуместное веселье командир. – Те, у кого желудок слабый, пусть сухари едят. Их-то хоть нормально выдали?

– А как же, – охотно ответил Егорыч. – Интенданты расщедрились ажно по фунту в рыло. И круп двадцать четыре золотника[39]. Ешь, не хочу! Хорошо хоть казачуры овечек пригнали. С мясным приварком, глядишь, ноги-то не протянем.

– Н-да, началась осада, – мотнул головой Дмитрий. – Ну ничего, мы тут несколько мешков пшеницы надыбали. Надо мельницу поискать, глядишь, с мукой будем.

– Лучше ее коням. А то им всего по гарнцу[40] овса выделили. Хорошо хоть саману[41] тут вволю, можно подмешивать.

Судя по убежденности Егорыча, он и впрямь считал, что лошадям корм нужнее, а люди и так перебьются. Стоит ли удивляться, что высокое начальство думало точно так же. Это была одна из тех вещей, к которым Будищев так и не смог привыкнуть в этом времени, несмотря на весь свой цинизм. Впрочем, сейчас ему было не до этого. Подкрепившись и обогревшись, он вышел наружу, чтобы проверить, все ли в порядке.

Пройдясь по позициям и убедившись, что пулеметы вычищены и смазаны, огневые точки оборудованы, лошади накормлены и убраны от греха и шальных пуль подальше, Дмитрий остановился рядом с вышедшим покурить солдатом из Самурского полка. Тот, заметив офицера, вытянулся и хотел было рапортовать, но прапорщик остановил его.

– Не мельтеши!

– Слушаюсь, вашбродь.

– Как там текинцы?

– Скачут ироды вокруг лагеря, но близко не подходят, – словоохотливо отвечал солдат, обрадовавшийся возможности почесать языком. – Бывает, стрельнут издали и назад. Боятся, значит.