Тем более, что, несмотря на плотское, бешеное желание секса, все же гораздо сильнее кайф от осознания того, что теперь она моя. И дети в ней мои. И ребенок, который спит за стенкой, тоже мой.

От этого душу выворачивает. Кости ломает. Удовольствием.

Малышка моя, конечно, побегала всласть, нервы помотала.

Но теперь все.

Зарываюсь носом в пушистые волосы, вдыхаю полной грудью ее аромат.

Малышка моя. Отбегалась. Поймал.

– Лада! Не сходи с ума! Нас люди ждут!

Малышка понятливо кивает и выдыхает:

– Ты такой горячий, когда командуешь…

И опускается передо мной на колени.

Ноги моментально подкашиваются, хватаюсь за подоконник одной рукой, второй за столик.

И в бессилии смотрю, как тонкие пальчики расстегивают пуговицы на ширинке.

Черт… Я не могу ничего сделать.

Внизу полный зал народа, регистратор ждет, оркестр начал уже по третьему кругу Мендельсона…

Но моей женщине приспичило сделать мне минет.

Кто я такой, чтоб сопротивляться?

Я вообще ей никогда противиться не мог.

С нашей первой встречи, с нашего первого раза.

Когда она захотела, чтоб я был у нее первым. Правда я, идиот, этого тогда не понял, а сама Лада сказала только месяц назад, после очередной бешеной ночи.

Так, между прочим, призналась, что я был ее первым мужчиной. И еще, что был единственным.

Ну вот как после этого можно было с ней разговаривать?

Я и не смог.

Посмотрел на нее, уставшую, всю мокрую от пота, на шикарную грудь, на уже заметный животик…

И зарычал, забрасывая ее ноги себе на плечи.

К чему нам разговоры? Когда есть действия?

В тот день я не вышел на работу. Отменил все встречи и совещания.

Потому что не каждый день узнаешь, что ты у любимой женщины был первым и единственным.

Это стоило того, чтоб отметить, не так ли?

– Лада… Черт…

Дергаюсь, когда она обхватывает мой член губами, сразу заглатывая до самого горла. Она не умела делать так.

Научилась. Я научил. Я всему научил. Потому что единственный. Потому что никого не было больше.

Это до сих пор заводит.

Моя невинно-порочная практически жена стоит на коленях и сосет мой член.

Что может быть еще более возбуждающим?

Наверно, только ее пальчики, устремившиеся под легкое длинное белое платье. Под такие же белые трусики.

Белый – цвет невинности. Ее цвет, моей малышки.

Второй триместр как раз в разгаре, и гормональный фон у нее скачет. Лада постоянно хочет секса.

И это ли не лучший подарок после двух с половиной месяцев воздержания? Когда нельзя было.

В нее нельзя.

Обычным способом. А вот таким, как сейчас…

Черт…

– Ладаааа…

Смотрю, не отрываясь. Ее трясет, пальчики движутся в бешеном темпе, она кайфует едва ли не больше, чем я. Разве так может быть?

За что мне, чертову эгоисту, такое счастье? Такое везение?

Отслеживаю уже мутным взглядом, как ее глаза закатываются от кайфа, как ее сильнее и сильнее потрясывает.

И черт, она кончает раньше меня!

А я – следом, уже просто не умея сдерживаться, глядя на нее!

Красную, растрепанную, с распухшими губами.

Красивую до безумия.

Мою.

Наклоняюсь, поднимаю ее за локти и жадно целую в мокрые губы.

Малышка прижимается грудью, животиком, который практически не заметен под свободным платьем в греческом стиле.

Она сейчас настолько сексуальна, что я не хочу ее выпускать из этой комнаты.

Я, чертов собственник, не хочу, чтоб на нее кто-то еще смотрел!

Но приходится.

– Мама! Папа!

Сын стучит в дверь, деликатный. Он уже в том возрасте, когда смотреть на целующихся родителей неловко.

– Ну где вы там? Мам, все в порядке? Тебе не плохо?

Волнуется наш маленький защитник.

– Нет, Данчик, – успокаивает Лада, – у меня молния на платье заела, папа поправляет. Сейчас выйдем.

– Ну давайте, а то там бабушка уже волнуется, сама хотела прийти…

Голос Богдана удаляется, а Лада смотрит на меня, испуганно прижав ладонь к губам.

Она до сих пор немного стесняется моей мамы.

Я успокаивающе целую опять, поправляю корсаж платья.

– Давай, припудрись и пойдем. Губы не крась.

– Да, да…

Она торопливо приводит себя в порядок, а я смотрю на перевоплощение развратной Лады в стыдливую Малышку.

Удивительно, как в ней это все сочетается?

Наверно, никогда не устану наблюдать за ней.

– Давай, малышка, пошли.

Открываю дверь и предлагаю ей свой локоть.

Она идет, доверчиво цепляется за меня пальчиками.

А потом тормозит, уже у лестницы.

Нам надо вниз, церемония проходит в родительском доме, народу полно, все нас ждут.

Но Лада смотрит на меня:

– Петя… Я… У нас так все хорошо, я боюсь, что…

– Малышка, – я теряю всякое терпение, подхватываю ее на руки и аккуратно сношу вниз.

Она ахает, дышит взволнованно, глаза блестят, губки припухшие дрожат.

– Я просто переживаю… Понимаешь… Я же не хотела, я же не…

– Я хотел, – обрываю ее, – и хочу.

– Правда?

– Больше всего на свете.

Наше появление встречают всеобщим вздохом облегчения и подбадривающими криками.

Лада неуверенно шевелится, пытаясь сползти с моих рук, но я не пускаю. Так и доношу до стола регистратора на руках.

А то кто ее знает, сумасшедшую малышку мою?

Сбежит еще опять.

Конец.