Страх, снова страх и чувство вины. Тревога и гнев. Вина и страх. И любовь. Не забудьте про любовь.

По утрам выпадали драгоценные минуты. Раньше, чем все девушки проснутся, но не так рано, что потом к полудню Грейс чувствовала себя смертельно уставшей. Нет, не совсем так. Она никогда не любила вставать по утрам, и подниматься в пять было в любом случае тяжело, как само по себе, так и в четыре часа дня, когда находила волна черной усталости, грозя накрыть с головой. И все же где-нибудь раз в две недели Грейс вынуждала себя встать раньше, чем ее разбудит утренняя медсестра. В ванных комнатах было так пусто и тихо. Она могла вымыться в приятно теплой воде и ни с кем не говорить.

Конечно, этот секрет рассказала ей Эви, но сейчас она мирно похрапывала, надвинув на глаза шелковую, цвета лаванды, маску для сна. Грейс взяла полотенце и сумку с принадлежностями для душа и на цыпочках прошла по коридору. Но в это утро в ванной не было пусто. Сестра Беннетт, стоя у раковины, умывалась, и было странно видеть ее за таким интимным занятием. Поймав взгляд Грейс, она довольно мягко сказала:

– У меня водопровод плохо работает.

Грейс закусила губу, чтобы сдержать улыбку.

На сестре Беннетт был клетчатый халат и розовые тапочки. Все равно что увидеть своего отца в одних трусах, подумала Грейс, и эта мысль напрочь отбила у нее желание улыбаться.

Сестра Беннетт насухо вытерла лицо полотенцем, а потом, выпрямившись в полный рост, сказала:

– Чистота – залог благочестия, сестра.

– Да, сестра, – ответила Грейс и подумала – интересно, ей собираются прочесть целую лекцию? Бесценные минуты безнадежно ускользали.

Сестра Беннетт была полным собранием афоризмов. Если она видела, как кто-то слишком небрежно намазывает бутерброд, она обязательно заявляла: «Сделал наспех – сделал на смех». Если, думая, что его никто не замечает, кто-то переходил с плавного шага на быстрый шаг, а с него – на бег, она выскакивала из ниоткуда и вопила: «Скачут только лошади. Ты что, лошадь, сестра?» В глубине души Грейс хотелось громко заржать, но она, конечно, останавливалась, извинялась и, разумеется, опаздывала туда, куда так торопилась.

Оглядев неодобрительным взглядом всю фигуру Грейс от макушки до пола под ногами, сестра Беннетт выплыла из ванной.

Зайдя в первую кабинку, Грейс быстро вымы-лась в замечательно горячей воде. Выйдя из душа и стоя в комнате, полной водяного пара, она увидела, как в зеркале двигается нечто бледное, и не сразу поняла, что это ее отражение. Медленно повертелась туда-сюда, оглядев со всех сторон свое обнаженное тело. Ей казалось, здесь она в безопасности, натягивать комбинацию не хотелось. Грейс чувствовала, будто именно в запотевшем зеркале она вырисовывается, принимает форму. Это было ее тело, ее отражение, но по мере того, как оно становилось отчетливее, ей становилось тревожно. В голову пришла странная мысль – если она замрет, фигура в зеркале продолжит двигаться.

Грейс еще раз повернулась влево, вправо, влево, вправо. Потом заглянула себе за спину и увидела, как что-то мелькнуло. Очень быстро, так что Грейс не была уверена, в самом ли деле там что-то было. Можно ли увидеть то, что у тебя за спиной? Или ее разум играет с ней нехорошую шутку? А может быть, виновата усталость? Но в глубине души Грейс знала: там была черная тень. Она видела эту тень. Похожую на звезду, с заостренными краями, такую темную и жуткую, что у Грейс перехватило дыхание.

По утрам выпадали драгоценные минуты, когда в палате было относительно тихо и я могла почитать в тишине. Я вновь раскрыла книгу об истории больницы. Она успокаивала, как любимая игрушка, пусть даже я оставила надежду увидеть на ее страницах свою медсестру. Но внезапно, листая книгу в надежде хоть немного отвлечься от мыслей о Джерейнте, я ее увидела. Я рассматривала фотографию «железных легких» – бедный ребенок был засунут в огромную машину, над ним висело зеркало под таким углом, чтобы он мог увидеть хотя бы часть палаты, а не просто таращиться в потолок. Я была так поглощена этой жуткой сценой, что не сразу узнала медсестру, стоявшую рядом. В руке у нее был маленький паровозик, будто фотограф заснял их посреди игры, и да, это была моя медсестра. Грейс. Будто я видела сон наяву. У меня перехватило дыхание. Она была настоящей.

Надпись под фотографией гласила: «Первый в больнице аппарат искусственного дыхания, подарок филантропа лорда Нуффилда».

Ни слова о пациенте и медсестре – они служили только декорациями для огромной машины. Металлической коробки, чем-то напоминающей сканеры, с которыми мне доводилось иметь дело на работе. Пугающей для пациентов, жизненно необходимой для ученых, завораживающей – для кого угодно.

Это точно была моя медсестра. Прекрасный овал умиротворенного лица. Как на картинах прерафаэлитов.

Поднеся книгу к глазам, я вгляделась в фотографию. В то, как пальцы Грейс держат игрушечный паровозик, в выражение ее глаз, смотревших на мальчика. Ее губы были разжаты, казалось, она что-то говорила, и мне невыносимо захотелось узнать, о чем они беседуют. Я порадовалась за мальчика. Раз уж ему суждено было заболеть полиомиелитом и попасть в эту адскую машину, по крайней мере с медсестрой ему явно повезло.

Интересно, выздоровел несчастный мальчик или стал одной из жертв, вошедших в мрачную статистику? Вряд ли что-то могло быть хуже, чем провести последние минуты жизни запертым в чудовищный агрегат. Я представила, как лежу на спине, мое тело сжимает металл, меня кормят с ложки и умывают.

Желудок скрутило, и я ощутила, как падаю. И внезапно оказалась в металлической коробке, но другой. Повсюду было разбитое стекло, сверкавшее в свете ярких огней. Ремень туго впивался мне в плечо и живот. Я не могла пошевельнуться. По лицу текло что-то липкое и теплое, и когда я попыталась открыть глаза, то не смогла. Ресницы были склеены. Я знала, случилось нечто по-настоящему ужасное. Я знала, мне было больно. Я не чувствовала боли, но ощущала всем телом нечто холодное, пугающее, и слова «все очень плохо» беспомощно кружили в мозгу.

Это была автокатастрофа. Я вспомнила, как находилась в машине. Слабая радость оттого, что я это вспомнила, тут же сменилась подкатившей тошнотой. Стало так страшно. Воскрешать все это в памяти было все равно что пробиваться сквозь бетон, каждое новое осознание изнуряло не меньше марафона.

Я заставила себя вновь вернуться в воспоминание и глубоко вдохнула, чтобы справиться с подступившей паникой. Я ничего не видела, но знала, что нахожусь в машине. Лобовое стекло, судя по всему, разбилось, потому что я всей кожей чувствовала свежесть ночного воздуха и слышала шум. Слышала, как машины едут по мокрой дороге; яркие огни вспыхивали красным сквозь закрытые глаза. Я ощутила какое-то движение в области левого бедра. Что-то коснулось моей одежды, будто маленькое животное пыталось в нее зарыться – это, конечно, было не так, – а потом у меня что-то вытащили из кармана куртки. Я пыталась заговорить, но не могла раскрыть рта, не могла издать ни звука. Может быть, только слабый стон. Позади меня кто-то ворчал, потом задвигался, пассажирская дверь открылась и тут же захлопнулась.