— Скажите, вы что, по-крупному не сошлись во мнениях с моей бабушкой?

— Почему вы так решили?

— Потому, что вам сильно досталось. А из, как говорят Эла и мама, ныне живущих только она способна на столь серьёзные агрессивные действия. Это объясняет вашу слабость и плохой прогресс в заживлении раны. Знаете, Бруно даже собирался вскрыть вам снова брюшную полость и посмотреть — что там сшили Джанфранко и Эла, и не упустили ли чего, и не нужно ли переделать.

— Что? Ещё одна операция? — Себастьяно не верил своим ушам.

— Теперь нет, — она замотала головой. — Не нужно. Потому что всё стало понятно. Но расскажите, что же у вас вышло.

— Это не ваша бабушка, это Элоиза, — усмехнулся Себастьяно.

— Что? — теперь уже Доменика не верила тому, что слышала. — Эла? Но… разве она так умеет? И почему? Эла — последний человек на Земле, который вздумает причинить вам вред!

— Я тоже причинил ей в тот момент вред. Неслабый. Видимо, она ответила рефлекторно, от обиды и душевной боли. Потом так сказала, во всяком случае. И просила прощения.

— А вы простили? — усмехнулась Доменика.

— Конечно, — грустно усмехнулся он. — Я тоже был в тот момент идиотом. Это был очень некрасивый разговор.

— А… что сказала моя бабушка? Она не могла не заметить!

— Она и заметила, — кивнул он. — Очень ядовито прошлась по Элоизе и её умениям. Что-то там про то, как выглядит человек, не умеющий контролировать агрессию.

— О да, отсутствие самоконтроля — в её глазах страшнейший грех. Особенно для членов семьи. Особенно в плане хирургии и агрессии. Но я и не подозревала, что Эла так может. Вот, значит, чему она учится у бабушки! Ладно, бог с ними, и с Элой, и с бабушкой. Это нельзя так оставлять. То есть — нужно лечить. Само не пройдёт, слишком силён был удар. Бабушка ничего не сказала про лечение?

— Она дала Элоизе какой-то порошок и велела им меня собственноручно поить.

— Обязательно пить, — серьёзно сказала Доменика. — И обязательно — чтобы она сама готовила раствор. Это ускорит выправление, раз удар нанесла она. Всё верно.

— И после курса лечения всё станет, как обычно? — недоверчиво сощурился он.

— По крайней мере, вам станет легче. И ваша рана будет заживать, как то ей и положено. А не как сейчас. Скажите, вам нужно было подтверждение? Вы не поверили бабушке?

— Вроде того.

— А сейчас? Верите?

— Сейчас я морально готов пить то лекарство, — рассмеялся Себастьяно. — И увидел Элоизу с другой стороны. Понимаете, я же всегда был уверен, что я сильнее.

Доменика рассмеялась — тем самым серебряным колокольчиком.

— Вы можете взять её и унести, куда захотите. Когда ваш шов заживёт. Но если ей этого не захочется — она ответит. И вся ваша сила вам не поможет. Это так, только принять и жить дальше. Надеюсь, это знание не оказалось фатальным для вашего отношения к ней?

— В целом — нет, конечно, — он снова рассмеялся. — Но поворот непредсказуемый. И спасибо, что объяснили.

Когда Элоиза закрыла за собой дверь своего жилища, то в ней боролись две мысли — душ и спать. Спать хотелось неодолимо, но лечь в постель после встречи с Примой, не побывав под душем — было в этом что-то противоестественное.

Поэтому быстро душ, и потом спать.

Спала она часа три, без сновидений и каких-либо неудобств. А когда проснулась, то голова нашёптывала, что спать бы и дальше, а мысли уже забегали — как же, завтра понедельник, с утра на работу, а она не собрана. И через два с небольшим часа придёт Себастьен, она сама его позвала.

Но если он последует её совету и поговорит с Доменикой — а захочет ли он вообще с ней после такого разговаривать? Она не раз говорила, что опасна, но эта опасность ни разу ещё не стыковалась лично с ним.

Вот и поглядим. Поговорил или нет, и придёт потом — или нет. Всё и выяснится. Про их дальнейшую жизнь — тоже. Но вылечить его всё равно нужно, раз она дожила до того, что бьёт людей, да не просто людей, а очень значимых для неё людей. Никогда бы не подумала о себе такого.

Значит — встать, попросить кофе, и вперёд.

Когда Себастьен постучался к ней, она как раз выбралась из ванной с только что расчёсанными влажными волосами. Одежда на завтра висела на отдельных плечиках, и всё дополнительное к ней лежало рядом. Работа есть работа.

Он был бледен и как будто слаб. Она просто взяла его за руку и привела на диван в гостиной.

— Рассказывайте.

— О чём, сердце моё?

— Вы говорили с какой-нибудь Доменикой?

— Да, с самой младшей. Она подтвердила всё, сказанное днём её бабушкой.

— Я опасна, — вздохнула она. — Я предупреждала, вы не верили.

— Так и я тоже, — невесело усмехнулся он. — Если мы захотим уничтожить друг друга, никто другой нам не нужен. И ни у кого другого так качественно не получится.

— Вы готовы пить лекарство от Примы?

— Знаете, да. Донна Доменика убедила меня. Но сначала расскажите — а почему вы молчали до встречи с уважаемой старой дамой?

— Вы не поняли? Потому, что она права, а я бездарность и бестолочь. Каждый раз, когда я пользуюсь своей силой свыше какого-то предела, получается плохо. И я не сумела разглядеть остаточные явления, понимаете? Она увидела с первого взгляда. Терция, полагаю, тоже.

— Нет, ей пришлось некоторое время меня обследовать. До совсем заледеневших кончиков пальцев.

— Значит, в её жизни такие повреждения бывают нечасто. Конечно, для меня это урок, и теперь я знаю, куда смотреть, но я больше не отважусь, наверное.

— А вот это зря, — тут же отозвался он. — У вас в руках такое сокровище, а вы говорите — не отважитесь! Возможно, вам просто нужно немного практики — в нанесении ударов и в последующем лечении, если вдруг понадобится? В калибровке силы удара, если я могу так выразиться. Понимаете, это же хоть с чем так. Драться руками тоже получается не с первого раза. Нужно побить некоторое количество других людей и не раз быть побитым самому. На ком вы тренировались?

— Так на ней же. На Приме.

— Что? На этом божьем одуванчике?

— Не верите, да? Ну и зря, — фыркнула Элоиза.

— Хочу посмотреть на ваши тренировки. Мне очень любопытно. Я увидел вас сегодня совсем другими глазами.

— Что же вы увидели?

— Очень серьёзного противника, если вдруг что. Я понимаю, что вы в каком-нибудь сложном случае сможете и себя защитить, и ещё кого-нибудь, но — только если отточите ваш дар до совершенства. Мне кажется, вам нужно это сделать. Наш мир не такой уж и безопасный, чтобы можно было пренебрегать такими возможностями. Поэтому в моих глазах вы не бездарность и не бестолочь, а совсем наоборот.