Некоторые цветы Норт узнал – орхидеи и герань, которые росли в пластиковых горшках. Стебли украшали листья и крупные бутоны. Что касается других растений, он предпочел прочитать ярлычки на контейнерах. Голова шла кругом от нежных лепестков гардении, белых соцветий цикламена и до боли знакомого аромата жасмина.

«Что же такое в этом жасмине? Жасмин в музее. Жасмин здесь».

Детектив похвалил работу садовницы, но женщина, казалось, ушла в себя. Она сняла одну перчатку и осторожно взяла фотографию Гена тонкой морщинистой рукой. И нежно погладила лицо сына.

– Когда вы в последний раз видели сына?

Она покачала головой.

«Сожалеет?»

– Много месяцев назад. Или лет.

«Странно. Что это за мать, которая не знает, когда и где в последний раз видела свое чадо?»

– Он выглядел точно так же. И волосы были такими же.– Ее лицо приобрело отрешенное выражение.– И одежда такая же. А родинка у глаза?

Мгновение женщина вглядывалась в снимок.

– У Эжена была такая же.

– Значит, это Эжен?

Кассандра Диббук не ответила. Что же так взволновало ее? Она положила фотографию на полку и повернулась к ней спиной.

– Говорите, вам понравились мои растения? Мой сын вырастил вон то своими руками.

Она указала на небольшое зеленое растение в дальнем конце теплицы, рядом с отцветающим горошком.

– Очень красивое. А что это?

– Его называют гелиотроп.

– Значит, у вас с сыном одинаковое увлечение?

– О нет. Я выращиваю цветы для радости. А он постоянно экспериментировал. Читал все, что под руки попадалось. Не знаю, где он брал эти книги. А однажды пришел сюда и сказал: «Мама, если де Майран это смог, то и я смогу».

– Кто?

– Вот и я так спросила. Он объяснил, что это какой-то французский ученый. И начал рассказывать мне всякое, но, честно говоря, я сразу отключилась… если вы понимаете, о чем я.

Норт понял.

– Я не большой знаток науки. Но ему это нравилось, да?

– Знаете, что у нас у всех есть внутренние часы? Как же он их называл? Суточный ритм. Это значит, что если вас или меня закрыть в темной комнате, наши внутренние часы начнут идти медленней. Мы перейдем на двадцатипятичасовой день. Конечно, если не будем видеть солнца.

Норт этого не знал.

– Забавно, что я это запомнила. А гелиотропы он выращивал, чтобы доказать, что у цветов тоже есть чувство времени. Каждое утро они распускались навстречу солнцу. И каждую ночь сворачивали лепестки. Я помню, что он накрыл горшок колпаком, но так, чтобы иметь возможность наблюдать за цветами.

– И что произошло?

– Они не видели солнца, но все равно открывали и закрывали лепестки, словно по часам. Он сказал мне: «Мама, то же самое происходит с нашими душами. Мы умираем – и наши лепестки закрываются. Мы возрождаемся – и они открываются снова».

«Совершенно верно».

Кассандра Диббук снова посмотрела на фотографию. Осторожно взяла ее в руки и протянула детективу.

– Это не он,– сказала она.

Норта словно ударили под дых.

– Что?

– Это не мой сын. Я знаю своего сына, и это не он.

«Не может быть! Она ошибается».

– Вы уверены?

– Хотите сказать, что я вру?

В ее глазах вспыхнул гнев. Садовые ножницы лежали совсем близко от безумной женщины. Норт слышал, как барабанит дождь по крыше оранжереи. Он взвесил свой ответ, прежде чем произнести хоть слово.

– Вы знаете своего сына.

– Да.

– А я нет.– Детектив посмотрел на снимок, уголки которого уже успели истрепаться, и положил его в карман.– У вас есть последние фотографии вашего сына? Позвольте мне взглянуть на них, чтобы убедиться лично.

Ее лицо мигом просветлело.

– Конечно. Я с удовольствием покажу их вам.

Они прошли через кухню. И паркет на полу, и стенные панели были хорошо навощены и отполированы. Видимо, они остались с тех времен, когда дом только построили и хозяева не нуждались в деньгах. Комнаты являли собой полную противоположность оранжерее. Здесь было тягостно и душно.

Обои представляли собой серебристые разводы на голубом фоне с яркими блестками. Каждая блестка – словно пронзительное око. Тысячи глаз, сверлящих душу недобрым взглядом. Когда хозяйка вела детектива вверх по скрипучей лестнице, он вдруг осознал, что на стенах почти нет картин. А те, которые были, являли собой образцы абстрактного искусства. Никаких фотографий или портретов. Дом был лишен тепла и уюта.

Норт шагал осторожно.

– Я боялся, что не застану вас сегодня дома, миссис Диббук.

– Да?

– У вас выходной или вы рано ушли с работы?

Поднявшись на верхнюю ступеньку, женщина замешкалась. На такой вопрос нелегко найти ответ. Она остановилась так резко, что Норт едва не налетел на нее.

– Я не работаю,– пояснила она.

– Правда? А почему, если не секрет?

Когда Кассандра Диббук обернулась, от ее каменного взгляда у Норта по спине поползли мурашки. Ее выдали глаза. Рассудок этой женщины был ущербен. Ее глаза неуверенно шарили вокруг. Ей понадобилась минута, чтобы сфокусировать взгляд. И за эту минуту Норт сумел увидеть, что скрывается под внешней благополучной оболочкой,– руины, которые остались от этой женщины после лечения в психиатрической клинике. Что-то надломилось в ней.

Норт стоял на верхней ступеньке лестницы, и его пальцы побелели, сжимая поручни перил.

– Я хотел сказать, что этот дом такой большой. Как вы управляетесь с ним?

– Они посылают мне деньги раз в месяц.

«Они?»

– Ваш бывший супруг?

– Я никогда не была замужем.

– Понимаю.

Женщина двинулась вперед по коридору, словно ничего не случилось. Норт приказал себе быть более внимательным, чтобы усталость не заставила его сделать опрометчивые выводы. Но все равно он следовал за хозяйкой на небольшом расстоянии и не стал спешить, когда она распахнула одну из дверей.

Женщина поманила его. Норт подошел к двери и заглянул в комнату.

У самого входа стояла аккуратно застеленная кровать. Шкаф у стены был открыт, но там висело совсем немного вещей. На полках громоздились тяжелые тома книг. На письменном столе, у окна, лежали какие-то стеклянные трубки и жестянки, похожие на сплющенные консервные банки.

– Это комната вашего сына?