– Ты очень изменился. Стал более разговорчив, помогаешь мне, общаешься со мной, наверно, тебя напугала моя болезнь и ты решил наверстать упущенное, – смеясь, она произнесла последние слова.

– Наверно так и есть, но ведь произошло чудо из чудес?

– Я уже не знаю, каким богам молиться за своё спасение!– воскликнула Ольга Викторовна, поднимая глаза кверху.

– У меня уже давно назрел один вопрос, который я никак не решаюсь задать…

– Говори,– тихо произнесла мачеха.

– Почему ты так тщательно, аккуратно и с испугом избегаешь со мной разговоров о моей матери?

Я сразу почувствовал, как Ольгу Викторовну этот вопрос застал врасплох. Лицо её побледнело, ладони вспотели и некая ревность в глубине души зашевелилась. Я знал, что к моей матери она хорошо относится, что часто думает о ней, вспоминая только хорошее, несмотря на то, что никогда не знала её и не видела. Когда меня ещё не было на свете, моя мать уже тогда любила меня без памяти. Фотографий с ней у нас было мало, только та, чёрно-белая, связывала меня с ней, и ещё вещь, которую она носила на шее и которую потеряла на долгие годы, чтобы однажды попасть в мои руки. Я сам задумался, но задумчивость моя была недолгой, Ольга Викторовна кашлянула и как-то обиженно посмотрела на меня.

– Ты хочешь поговорить об этом?– тихим голосом произнесла она.

– Да, хочу!– уверенно сказал я.– Или есть что-то, что мне знать нельзя?

– Нет, почему? Всё, что ты знаешь, это вся правда, а если и есть какие-то секреты, то уж их точно знает твой отец,– как-то холодно ответила Ольга Викторовна.

– Ты ревнуешь?– встревожено спросил я.

– Нет!– громко ответила она.– Что ты? Как я могу?

– Тогда почему твои глаза похолодели? И почему ты так не любишь разговаривать о моей матери? Хотя в детстве ты охотно со мной общалась!

– Антон, не мне говорить о твоей матери, Ваня знал твою маму, ведь я появилась в его жизни, когда тебе уже было пять лет! Что я могу о ней знать? Отец безумно любил её, всегда вспоминает, тепло отзывается, рассказывает, как они познакомились и как ждали твоего появления.

При словах «он безумно любил её» в сердце моей мачехи что-то перевернулось. Я понял, почему она так тщательно избегала этой темы. Ей было больно и ревниво осознавать, что она так и не смогла вытеснить мою мать из сердца отца. Она не смогла сделать так, чтобы моя мама стала просто светлым воспоминанием, просто матерью его ребёнка, маленькой частью его жизни. Ольга Викторовна знает, что отец по-прежнему любит маму, любит свои воспоминания, и самое страшное, чего он боится, – это хоть что-нибудь забыть, что-нибудь связанное с ней. Мама вросла в отцовское сердце несмотря на то, что прошло больше двадцати лет. Мне было жаль отца, страдания его были велики, но и Ольга Викторовна чувствовала себя обиженной, обделённой. Конечно, он любил её, но по своему, и сейчас он любит её. Как-то давно, лет десять назад, они ругались на кухне – это был единственный спор за всё время. Тогда Ольга Викторовна назвала себя «кормилицей» – сейчас я понял, что это означало. Она просто была в его жизни, просто растила мальчика, потому что женская рука была необходима.

Ольга Викторовна любила моего отца очень сильно, бог не дал им детей, хотя они и не стремились к пополнению семейства, весь их мир сконцентрировался на мне. Но меня всё равно поразило холодное восприятие Ольги Викторовны, поразила её ревность и некая злоба на мою маму, пускай она хороший человек, любит меня как родного сына и готова за меня жизнь отдать, но я не позволю делать мою покойную мать в чём-то виноватой.

– На будущее, Ольга Викторовна,– так же холодно ответил я, – мне неприятно, что о моей матери вы говорите как-то снисходительно, холодно и с раздражением в голосе. Пускай вы не специально, пускай вы хорошая женщина, но прошу впредь отзываться о ней так же, как вы отзываетесь обо мне и об отце.

– Ты прав!– воскликнула она.– Мне тяжело говорить о Лизе.– она встала с краешка кровати и подошла к окну.– Мне бы чуть-чуть побольше места в сердце твоего отца, тогда бы я была ещё более счастливым человеком. Я не могу спокойно о ней говорить, потому что мне больно. Может, я эгоистка и жалею себя, но я тоже хочу счастья, обычного женского счастья! Да, собственно, я и счастлива, у меня есть вы, но хочется немножко большего, чем есть сейчас и было раньше. Я люблю твою мать, потому что она родила замечательного сына, я люблю твоего отца, потому что он мой муж, но она… Она встала между мной и Ваней, и до сих пор стоит! Скоро будет четверть века, как она, невидимая стена, разделяет меня и твоего отца. Я чувствую, что когда Ваня о чём-то думает перед сном, долго смотрит на стену, он думает о твоей матери, о Лизе, и мне становится плохо – сколько можно? Сколько можно любить воспоминания?

Это был крик души. Ольга Викторовна зажала крепко руками себе рот и слёзы полились ручьями по щекам. Я был рад тому, что наконец мы во всём разобрались, пускай разговор был не из приятных, но по крайней мере мы докопались до истины. Она испугалась, что я рассвирепею, что отец из соседней комнаты услышал её душевные крики. Слёзы текли по лицу и рукам, душа её плакала.

– Эти воспоминания помогают ему жить.– стал говорить я, глядя в заплаканные глаза мачехи.– Мы любим вас, очень сильно любим. Не стоит больше держать на душе такой груз! Вы подарили отцу второе дыхание. Не стоит ревновать и обижаться, если любите, то просто любите.

Ольга Викторовна медленно убрала руки с лица, шмыгнула носом и подсела ко мне. Её мокрые руки обняли мою шею и она вся затрепетала от стыда. Я обнял её в ответ, и мы так просидели минут десять.

– Ты прости меня, Антоша, за то, что я сказала! Ведь я живу, дышу, я любима и люблю и вы у меня есть! Что ещё мне от жизни надо? Какие ещё сокровища должны у меня быть, если вы и есть самые дорогие сокровища во всём мире!

– Моя мать мертва.– продолжил я. Ольга Викторовна ахнула и взялась за сердце.– И я не хочу, чтобы вы таили на неё обиду, она ни в чём не виновата.

– Антон…– тихо простонала Ольга Викторовна.– Ты раньше никогда не говорил таких слов…

– Рано или поздно они должны были прозвучать!– выпрямился я.

– Хорошо и… спасибо…

Она ушла из комнаты с чувством облегчения. С чувством того, что из неё вышел некий червь, который ел её изнутри, создавая при этом отрицательные эмоции. Ей всегда хотелось выговориться, и это случилось, может ей полегчало, а может стало ещё хуже, потому что ей стало стыдно. Ольга Викторовна думала, что отец сидел в комнате и смотрел футбол, когда она зашла к нему он лежал на диване и спал в тишине, она прикрыла дверь и ушла на кухню, но он не спал. Отец слышал каждое слово, произнесённое нами, ему было тяжело слушать наш разговор, три капельки слёз уронил он за то время, пока мы дискутировали.

Он лежал и думал, думал и лежал. В голове был я, Ольга Викторовна и…

Можно было понять, что происходило внутри нас всех. Воспоминания, чувства, эмоции, справедливость – всё бурлило одним потоком. Два вечера Ольга Викторовна была сама не своя, ходила по квартире незаметно, мало говорила и почти не смотрела в глаза. Я же пока перестал называть её мамой, это обстоятельство огорчало её, но она не показывала вида. Складывая руки у себя на коленях, она садилась на стул, делала себе горячий чёрный чай и сидела молча, неподвижно около двух часов, как будто пробудившись от летаргического, затянувшегося сна, она вскакивала, быстро собирала посуду и шла спать. Отец понимал, что творилось в её душе, да и она понимала, что муж всё слышал и всё знал. Наверно, нужно было расставить все точки над «и»! Каждый из нас скрывал что-то в себе, боялся выразить словами, как-то показать, в отце сидели свои тараканы, в Ольге Викторовне ещё больше тараканов, во мне их уже не было…