Так как носильщики чересчур торопились, ей нравилось ходить пешком в сопровождении Масетты. Если на улице было не слишком грязно, Мари-Мадлен отправлялась на экскурсию по городу, перехватив завязками черного шелкового чепца горло, закрыв лицо маской и сунув руки в рысью муфту. Ее неодолимо притягивал Новый мост. С тех пор как там проложили тротуары, больше не надо было проталкиваться сквозь напиравшую толпу перед палатками зубодеров и шарлатанов, предлагавших странные пенившиеся бруски под названием сапоне. По слухам, некоторые люди даже намыливали ими руки!

Новый мост был анклавом между небом и водой, пограничной империей бродячих комедиантов, фокусников, торговцев зельями и амулетами, продавцов фейерверков с их лилипутской свитой, ученых зверей и гадалок. Там можно было отыскать раствор для отбеливания рук, смягчающие лекарственные травы для клистиров, мази для роста волос, приворотные порошки, фальшивую мандрагору из переступня или брионии, духи, пиявки, гороскопы - наконец, панацею, излечивавшую язвительный и желчный нрав, а также средства от припухания брыжейки и селезенки, от приливов, вывихов, глухоты и водянки. Это место кишело сводниками, лжемонахами, псевдоалхимиками, наемными душегубами, многажды заштопанными девственницами и целыми оравами карманников. Когда светило солнце, на Новый мост ложились резкие тени, каких не увидишь нигде на свете, и в этой грубой литографии сквозило что-то зловещее. Но едва небо покрывалось тучами, на толпы людей и зловонные палатки опускалась жирная свинцовая мгла. Фарс на Новом мосту вечно таил в себе угрозу. Этот фарс разыгрывали персонажи комедии дель арте: Кокодрилло, Франкатриппа, Кукуронга, Марамао, Фрителлино, Эскангарато, Смараол о Корнуто... Все они, с огромными фаллосами и вихлявшими бедрами, носатые, Расхлябанные и раскоряченные, размахивали пестами и клизмами, скакали под звуки лютни, звенели над загаженным отрепьем бубенцами, ехидно посмеивались из-под масок, очков, шляп с качавшимися тресковой костью перьями, плясали морисками, пили-кали на мандоле, чесали задницы и лезли под юбку Фрачискине, которая стучала в бубен, задирая потрепанный подол, и фальшиво распевала:

Zentivello, zentivello,

Tu sei buono, tu sei bello;

Bella pelle tu mifai

E gran dolore percio mi dai...[100]

Едва Мари-Мадлен приподняла мешавшую обзору маску, как ее плотно обступила толпа цыганок. Она потеряла Масетту где-то в толпе.

— Отстаньте от меня, или я позову охрану!

Ангельский голосок заглушили шум и гвалт.

— Ну-ну-ну, прекрасная дама... Не гневайтесь... Мы просто погадаем - расскажем, что было, что есть, что будет... Наша принцесса, мы предскажем по руке вашу судьбу...

Среди них было три-четыре молодых (одна очень красивая) и старуха, по-восточному закутанная в полосатый ковер, вышитый зверями, чашами и стянутый на плече застежкой. Лицо удивленное и порочное, какие бывают у мартышек, но расчесанные на прямой пробор, завитые и напомаженные волосы, выглядывавшие из-под чистейшего чепца, еще не поседели. Не успела Мари-Мадлен опомниться, как старуха сунула ей в руку необходимый для гадания большой медяк с крестом. У своей левой щеки девушка услышала дыхание самой красивой цыганки - довольно высокой потаскухи с лицом цвета слоновой кости, обрамленным туго стянутой белой шелковой косынкой, скрывавшей волосы, оставляя открытым широкий лоб, под которым бегали и вращались, не оставляя ничего без внимания, горевшие лицемерным взором глаза. Две другие девицы сельского вида (одна с косичками) тоже подошли к Мари-Мадлен вплотную, и она почувствовала запах лука. Уставившись на морщинистое лицо гадалки, девушка непроизвольно прислушалась к ее бормотаньям.

— Несметные богатства и ослепительная слава... Гирлянда из наследств... А вот и дождь из звонких пистолей, жемчуга, драгоценностей!.. Ну и, конечно, любовь...

Вдруг она запнулась и воскликнула:

— А вот здесь яблочко погубит яблоню... Сроду такого не видала...

Она резко отпихнула руку Мари-Мадлен - так отшвыривают скорпиона. В тот же миг девушка заметила в толпе обращенную к ней омерзительную рожу с заячьей губой, расплывшуюся в невыразимо злобной ухмылке, и близко посаженные разного цвета глаза под ниспадавшей копной черных взлохмаченных волос. Затем видение поглотил водоворот струившейся по мосту людской реки со всеми ее лицами, шляпами, шевелюрами. Цыганки исчезли, и, внезапно очнувшись, Мари-Мадлен наконец заметила Масетту, застывшую в изумлении перед лубочником.

— Пошли отсюда, Масетта, скорее...

Едва они добрались до рынка Ла-Валле на набережной Гран-Огюстен, Мари-Мадлен схватилась рукой за цепочку.

— Они украли часы! - облегченно рассмеявшись, воскликнула девушка. - Всего-навсего часы!

Масетта возмутилась, растерялась: они были такие красивые!

— Украли часы... Тьфу... Цыганские штучки...

Но ее смех исказила гримаса страха, от которого затряслась соломенная корона. Кривлянье цыганок, кража часов - все это чепуха, но вот остальное... Она вздрогнула. Угрон в Париже, и месть его будет страшна! Собрав в кулак все свое мужество, Мари-Мадлен сказала:

— Пошли обратно на Новый мост!

Они вышли на его середину, и, прислонившись к стене завода игральных карт в конце площади Дофина, Мари-Мадлен сверлила взглядом толпу, пристально всматриваясь в лица, дабы отыскать, а, если потребуется, и погнаться за негодяем, посмевшим ее напугать, но равнодушный, незрячий людской поток беспрерывно двигался между ярмарочными балаганами.

В тот вечер она выпила больше обычного и мгновенно впала в Забытье. Девушке приснилось, будто она вошла в большую комнату с множеством смятых постелей. Мари-Мадлен совершенно отчетливо видела пологи, балдахины, перевернутые подушки и даже Стенные обои над изголовьями кроватей. На обоях были изображены деревья, которые вскоре развертывались лиственным пейзажем, а кровати оказывались склепами с мраморными драпировками, колоннами, изваянными балдахинами и каменными подушками для распростертых фигур. Мари-Мадлен захотелось убежать но, по-прежнему подчиняясь загадочному устройству комнаты усыпальница закрылась деревянной дверью, впившись защелкой в запястье. В зеленоватом сумраке под деревьями девушка угадала неясные, тайком подстерегавшие силуэты, впрочем, совсем не похожие на Угрона, который не снился ей никогда.

Масетта открыла для себя нечто куда занимательнее, нежели месяц в ведре с водой, и это был морг. Ну а Мари-Мадлен всегда отличалась любопытством.