— Нет, этого я не говорила. Он был потрясен, это да. Но, как мне кажется, известие о крупной потере — достаточное основание для потрясения.

— Да, но сразу после разговора Бориса с Павлом Сергеевичем Наталья идет к Георгию и умоляет его отослать телохранителя. Под тем предлогом, что его присутствие может отпугнуть Леву от участия в проекте. Но ведь тогда уже стало ясно, что отель работать не будет и дорога не нужна. Значит, она солгала…

— Не обязательно. С Павлом Сергеевичем говорил Борис, а не его сестра. Она могла действовать по собственной инициативе, еще не зная, что в ее хлопотах уже нет надобности.

— Не думаю. После того как Прошка подслушал разговор Натальи с Георгием, прошло совсем немного времени, и нас позвали ужинать. Когда мы вошли в бар, Наталья сидела за столом, а телохранителя уже не было. Значит, его уже увез шофер грузовика, которому Борис отдавал какие-то распоряжения сразу после беседы с истопником.

Я надолго задумалась, потом сказала:

— Ладно, убедил. От телохранителя отделались по инициативе Бориса. Но убей меня бог, если я понимаю, зачем ему это понадобилось…

— Он знал, что Георгий — человек непредсказуемый. Борис скрыл от партнера правду, но боялся, что тот все равно может узнать о катастрофе и способен сгоряча сотворить что-нибудь ужасное. У телохранителя было оружие. Борис, наверное, считал, что наличие пистолета может подтолкнуть его неуравновешенного партнера к неразумным действиям. Убедив Георгия, что в отеле ему нечего опасаться, он устранял в первую очередь не охранника, а возможное орудие преступления.

Я снова задумалась.

— Ну что, ослица ты наша упрямая, признаешь свою ошибку или до конца будешь отстаивать виновность Вальдемара? — насмешливо поинтересовался Прошка.

— Не могу я поверить, что Замухрышка — убийца. Хоть режьте меня — не могу. Я иногда ошибаюсь в логике построений, но реакцию человека на то или иное событие всегда оцениваю правильно. Я же рисую, для меня выражения лиц — главное в людях. Готова поклясться на Библии: Замухрышка был напуган до полусмерти, когда обнаружил пропажу телефона.

— Откуда ты знаешь, чем он был напуган? Может, его ужаснуло собственное преступление? Или он вдруг понял, что о наводнении в отеле рано или поздно станет известно и таким образом обнаружится его мотив. И вообще, много ли параноику нужно, чтобы испугаться?

— Все, — сказал Марк, отодвигая тарелку. — Обсуждение закончено, пора переходить к делу. — Варвара, захвати пару судков и ступай к Георгию. Попробуй уговорить его открыть дверь. Когда он будет тебя выпускать, мы не дадим ему запереться снова.

— Нет.

Услышав металл в моем тоне, все разом подняли головы и изумленно на меня вытаращились.

— Откуда эта внезапная любовь к Замухрышке, Варвара? — спросил Прошка, хлопая глазами. — Прежде я как-то не замечал в тебе особой к нему симпатии. Что заставило тебя переменить отношение к этому неврастенику?

— Одна фраза, сказанная Натальей. Я тоже в детстве была маленькой и хилой. Тем, кто был поздоровее, нравилось доводить меня до бешенства и щелчком отбрасывать назад, когда я начинала молотить по ним жалкими кулачками. Поглазеть на эту потеху собирались весельчаки со всех окрестных дворов. Я шагу не могла ступить, чтобы кто-нибудь меня не задел. Меня дразнили «бешеной блохой», «козявкой», «неустрашимой глистой». О других кличках я даже не хочу вспоминать. К восьми годам до меня дошло, что драться можно не только кулаками. Мои обидчики один за другим убеждались, что лучше меня не трогать — иначе станешь всеобщим посмешищем. Но я никогда не принимала участия в травле слабых. И сейчас не собираюсь. Я согласна, доводы у вас довольно убедительные. Но если вы ошибаетесь, то, ворвавшись в номер к Замухрышке, можете довести невинного человека до инфаркта. Нам совсем ни к чему третья жертва, вам не кажется?

Генриха моя речь убедила сразу.

— Ты права, Варька. Доказательств у нас нет, а умозаключения могут оказаться ошибочными. Если ты считаешь, что наш визит к Георгию может окончиться плачевно, нужно оставить его в покое.

— Да, пусть себе без помех обдумывает следующие убийства, — ехидно согласился Прошка.

— Тогда иди к нему одна, — распорядился Марк. — Втяни его в разговор и упомяни ненароком о наводнении в отеле. Если он и впрямь все время просидел взаперти, то о воде в подвале ему ничего не известно. Вот и посмотришь, как он воспримет твое сообщение. Ты же у нас мастерица оценивать человеческую реакцию — тебе и карты в руки.

В сопровождении Леши я спустилась на кухню, достала кое-что из холодильника, подогрела в микроволновой печи, поставила на поднос и вернулась на третий этаж. У двери триста шестнадцатого номера Леша отдал мне поднос и шепотом напутствовал:

— Только ни в коем случае не показывай Георгию, что его подозреваешь. И ничего не ешь и не пей, ладно?

— Не волнуйся, Леша. Во-первых, я его не подозреваю, во-вторых, мы только что поели. Иди занимайся спокойно Вальдемаром. Обещаю вернуться к вам живой и невредимой.

Когда он наконец удалился, я тихонько постучала в дверь.

— Кто там? — откликнулся Георгий почти сразу, словно дожидался визитеров в прихожей.

— Варвара. Чтобы не повторился наш предыдущий диалог, скажу сразу: в коридоре я одна, на подносе у меня ужин, а если вы сомневаетесь в безвредности блюд, я готова продегустировать любое у вас на глазах. (Слышал бы меня Леша!) Могу добавить, что я не вооружена и, если вы настаиваете, готова поставить поднос под дверью и уйти.

Несмотря на ясно выраженное мною желание избежать повторений, Замухрышка опять долго не подавал признаков жизни, и только когда я уже совсем потеряла терпение, из-за двери раздался его голос:

— Ладно. Сейчас открою, подождите.

На этот раз он двигал мебель гораздо дольше, чем в предыдущий, из чего я заключила, что известие о смерти Левы не придало ему храбрости. Но в конце концов я все же попала в гостиную, которая теперь выглядела еще просторнее, поскольку значительная часть обстановки перекочевала в прихожую. Впустив меня, Замухрышка долго возился у входа, потом забрал у меня поднос и кивком показал на диван, который, по всей вероятности, просто не сумел сдвинуть с места. Сам он расположился на том же диване, но на почтительном расстоянии от меня, а поднос пристроил на коленях.

— Ну что, поубавилось охоты веселиться? — спросил он, снимая дрожащей рукой крышку с одного из судков. — Или второе убийство не испортило вам настроения?

— Лева не принадлежит к числу людей, которых я готова оплакивать до Страшного суда. Но если честно, радости его смерть не вызвала.

— А смерть Бориса? — спросил Замухрышка, метнув в меня острый взгляд. — Вы ведь не особенно его любили, верно?

Последнее замечание захватило меня врасплох. Во время «дружеских» сборищ, на которые приводил меня Борис, Замухрышка преимущественно сидел ко мне спиной. Кто бы мог подумать, что он отличается наблюдательностью?